Чаша бурь

Щербаков Владимир Иванович

Абашев прибавил скорость, мимо промелькнула осыпь, и камень, выбитый колесом, сползал вниз, увлекая щебень. К багажнику оранжевого «суперберда» прилип синий «датсун», не отставая ни на колесо: невидимая нить связывала их. Ленины скулы сжались, он все еще пытался оторваться от обоих непрошеных попутчиков, не понимая цели этой погони и думая о чем-то своем. Может быть, он думал, что двигатель, который он поставил на свой автомобиль, не имеет равных далеко за пределами города и что зря я обманываюсь: внешний вид любой машины еще не определяет ее качеств, тем более если речь идет о его, Абашева, машине.

Но знал бы он, с кем тягается!.. Оранжевый этрусский «суперберд» шел так мягко,

даже нежно, что казалось: он действительно летит, оправдывая название марки. Я догадывался, что марка еще ни о чем определенном в данном случае не говорила: внутри эта изящная колымага устроена, наверное, так, что могла бы с ходу, например, зарыться в Японское море и вынырнуть только в Охотском. И синий лимузин атлантов (так я полагал) далеко не показывал своих предельных возможностей. Он словно затаился перед прыжком. С виду почти обычный автомобиль, «датсун» последней модели… Он не должен был вызывать у нас подозрений. Другое дело — этруск. Тот знал, на что готов этот «датсун», и при прочих равных условиях не прочь был бы даже привлечь внимание к скрытому, затаившемуся пирату. Так обстояло дело согласно моим расчетам или в согласии с моей фантазией, как угодно.

Леня в своих крагах, шнурованных ботинках, полный решимости оставить позади этот странный дуэт, брал повороты так, что дух захватывало. Я вскрикнул, когда нас бросило вниз, — машина слетела по карнизу, легла на крутой склон и вышла на нижний виток серпантина по глиняному бугру. Тряхнуло, машину занесло, скрипнули тормоза, и тотчас Леня бросил машину на полотно дороги. Те двое повторили маневр, не отстав ни на метр. Вот они снова маячат за спиной.

Шуршит гравий под колесами. Дорога грунтовая, почти неезженая. По-прежнему пустынно впереди нас. Откуда-то ползет туман. Он стелется над землей тремя слоями. Нижний — наш, въезжаем в слепящее молоко, выныриваем. Снова ясно. Слева — обрыв, за ним — долина.

Долина была светлой, от нее тянулись синие распадки. Она открылась с высоты перевала как зачарованная земля. В ее верховьях, ниже нас на двести метров, кипел на серых камнях ручей. Зубья скал выступали из синих кустов. Над серпантином дороги, над вторым его извивом высилась чозения, за долиной прямой чертой обозначилось ровное плато — и черта эта плыла, покачиваясь от нашего движения. За ней вставали пепельно-серые пики, а над ними застыли сверкающие облака. Каменные карнизы нависали над крутым склоном, и если бы нас пронесло мимо обрыва, обстановка разрядилась бы.

Мы взлетели по серпантину и медленно опускались вниз, минуя перевал.

— Смотри! — вскрикнул Абашев, и тут же, на моих глазах, он закрыл ладонью лицо, словно от нестерпимой боли, а в ста метрах от нас медленно (или так казалось?) скатывалась под откос синяя машина. Она перевернулась, подпрыгнула на плоском валуне, обросшем сизым мхом. И за ней накренилась оранжевая машина, не успевшая вывернуть на крутом повороте серпантина.

Вздыбившись, синяя машина вспыхнула рубиновым огнем, превратилась в факел, опрокинувшийся в пропасть под каменным карнизом.

Почти одновременно загорелась вторая машина. Сгусток темно-кровавого пламени и дыма взлетел над скалой и бесшумно нырнул вниз. Но не успели развеяться дымные шлейфы над обожженным каменным карнизом, как в мгновение ока сверху, из ниоткуда спустилась туча: черная шапка накрыла перевал и нас. Белые ломаные молнии заметались над землей. Дождя не было; ослепительные огни раскалывали сухой мрак.

— Останови машину, — сказал я.

— Ты что, ошалел? — возразил Абашев.

Я так и не осознал, почему захотелось задержаться на перевале. Может быть, чтобы разобраться в происходившем? Но это не удалось бы… В стеклах прыгали

отражения белых и голубых змей; они корчились теперь за нашей спиной и сгорали, оставляя каждый раз тусклое марево. И туча казалась еще гуще, плотнее, по краям ее бродили вихри, у подошвы ее клубилась пыль.

…В городе — разговор с дежурным. Леня рассказывает, как было дело, я молчу. Утром я узнаю о том, что случайно столкнулись две машины, что вели их, скажем, автолюбители-спортсмены. Назовут их имена. Это будут, разумеется, вполне реальные люди, у них найдутся, вероятно, родственники, но подлинная их жизнь останется тайной. Действие равно противодействию. Если под именем Селфриджа действовал атлант, то где-то недалеко от него находился этруск по имени, скажем, Барроу, который незаметно для постороннего глаза помог сестре покинуть Гренландию. Для нее поступок этот остался неведом: все они до предела осторожны.

ЗАПЛЫВ. ТРЕВОГА. ОБНАДЕЖИВАЮЩАЯ ВЕСТЬ

В окно заглядывал тусклый, мерцающий, как кольчуга, Амурский залив. По нему бежали утренние тени облаков. Между ними — блики глаз его. Два паруса белели вдали. С минуту я раздумывал, куда пойти позавтракать. Под ноги попался край большого складного сачка, выглядывавший из-под постели. Я уложил его в Москве в чемодан с тайной надеждой ловить здесь рыбу в лагунах и креветок на свет фонаря, потом — ставить на серые горячие угли костра котелок с ухой. Но я забыл взять его в наше с Леней путешествие. А в городе обедал в ресторанах, иногда навещал булочную, где брал свежую булку, а рядом, во фруктовом магазине, — сок гуавы или ананасный компот; ужинал в кафе «Зодчий», потом допоздна работал над очерком.

Холодильник мой и на сей раз был пуст. Едва я закрыл его, он начал сипеть, кашлять, как старичок, свистеть и дрожать, точно в приступе тропической лихорадки. И ничего там внутри не оказалось съедобного. Спустился вниз, в буфет. Там меня поджидала зубастая жареная рыба со сложным названием «морской скипджек», кальмары и морская капуста. Глоток слабо заваренного кофе — и я спускаюсь по знакомой лестнице водной станции. Ночью было прохладно. На деревянных лежаках — ни души. Мальчишки спрашивают у дежурного матроса, можно ли искупаться. Матрос интересуется, сколько им лет. Им, оказывается, по шестнадцать. Не заметив подвоха, матрос дает разрешение искупаться. И вот они уже на вышке. Я тоже готов нарушить заведенный здесь порядок. Плакат предупреждает: «При поднятом черном шаре купаться запрещено». Сегодня на вышке я вижу этот шар впервые. Волны, ветер, вода студеная. Но это лишь первое впечатление. Ныряю, рассекаю дельфинье построение купающихся мальчишек. Что я испытал и видел вчера? Будто бы машина атлантов гналась за нами: синий «датсун» готов был перерезать виток серпантина и рвануться нам навстречу.

Это похоже на фантазию. Следа не останется от этих воспоминаний после купания в Амурском заливе. Здесь колючая вода, соли втрое больше, чем в Хосте, на Черном море. Не хватает лишь чуть-чуть тепла. Но это даже неплохо: мне нужна именно такая вода, какая бывает в конце сентября в Японском море, и никакая другая. Днем она прогреется, потому что солнце давно выкатило свой рыжий глаз из-за крутого берега.

Пора вернуться к берегу. Отчетливая и резкая в своей ясности мысль. Пора вернуться. Руки без всплесков входят в воду. Из спортивной гавани вырывается моторка, стремительно приближается к тому месту, где я только что собирался отдохнуть на спине, и перерезает зыбкий мерцающий след, который я оставил в неожиданном рывке. Моторка прошла так близко, что меня качает на гребнях волн. Неожиданный запоздалый страх… Что это? На лодке нет водителя. Ни одного человека на ее борту.