Чаша отравы
Шрифт:
— И будем давить, что лучше не ерепениться, пусть со всем соглашается и признает вину — быстрее в зону поедет.
— Крепили его?
— Для следствия этого не требуется. И так всё ясно, он и не отрицает, всё подписал, что надо. Только недавно с ним следаки начали работать. Первым делом запустили к нему корешей убитого. Пришлось даже сдерживать, а то бы кончили прямо там, без особых процедур даже, без техники. Отметелили так, что полтора месяца с переломами и отбитой требухой провалялся в больничке. Оформили как конфликт с сокамерниками.
— Где он?
— В Матроске.
—
— Говорит, друг из Горловки прихватил в одну из поездок в Россию, перебирался через границу нелегально с парой стволов, один ему продал по дешевке на всякий случай, мол, глянь, война в любое время в любое место может прийти. Ну, и повелся, заныкал. Проверить невозможно, грохнули его там на передовой при обстреле год назад.
— Как белорусы? Вписываются наши коллеги?
— Вообще, нет оснований, совсем нет. Если только что-то его супружнице будут подсказывать в частном порядке. Свалила она в Минск, похоже, с концами. Устроилась там на средства от проданной тут квартиры.
— Бросила его, что ли?
— Пока не поймешь. Если и так, то на ее месте любая бы воспользовалась ситуацией. Парой писем, правда, обменялись, довольно теплые, формально они по-прежнему в браке. Адвокат вступил в дело, летал на три дня в Минск. Там кое-кто из телеканалов в числе прочих упомянули инцидент, даже у нее самой комментарии брали. Да, конечно, без одобрения, лишь в стиле «их нравы», с посылом, вот до чего простых людей доводит подобный бардак, а у нас такого нет и в помине, мол. Кто за этим стоит — полковник ихний, двоюродный брат его, или просто тема жареная попалась, хрен знает. А больше особо ничего не всплывает там, живут вроде своей жизнью.
— Ну, и хорошо... — произнес начальник КОКСа. — А вообще, что-то косяком пошли одни сливщики... вот и этого неудачника Жарова фанатик-коммуняка запалил... Да, фанатик, у меня есть все основания так утверждать. Представь — это сынок того самого рабочего, которого я лично 4 октября 93-го прикончил!
— Серьезно? — привстал Влад.
— Да! Ну так яблоко от яблони недалеко падает. Я как прочитал установочные данные на задержанного, так прямо как током дернуло! Помнишь тот значок с Лениным?
Владислав кивнул.
— Надо же, тихоней-рантье прикидывался, вольным ученым, исследователем, мыслителем, от любых радикальных акций дистанцировался, даже ни в какие организации не вступал... мы его лишь периферийно отмечали... вот змея... ну, с ним будет особый разговор, я лично займусь... — сказал начальник КОКСа. — Не-е-т, надо всё-таки закон об ужесточении интернета принимать. Как раз в общем пакете мер по коронавирусу. Чтобы простейшие лишнего не смели вякать. Пора кончать официально с этими химерами, с этими чертовыми правами человека. Наступают новые реалии. У одних, сверхчеловеков, — неограниченные права, у других, недочеловеков, — неограниченные обязанности. Так было все прошлые тысячелетия, и так будет все грядущие тысячелетия.
— Да! Мировой тысячелетний рейх! — вскочил Беляков-младший. — Хайль Гитлер!
Отец посмотрел на сына и вдруг рассмеялся:
— Ну ладно, хайль, хайль! Зиг хайль!
И оба вскинули руки.
— Ну что, пап? Попаримся теперь?
—
— Эй, девчонки! — хлопнул в ладоши Влад. — Айда в баньку с нами!
Обе лоли мгновенно, одна за другой, сползли с шеста и, шустро шлепая босыми ножками по паркету, подбежали к Беляковым — после чего все четверо направились на подземный этаж, где располагался спа-комплекс. Шест, на котором Катя с Ксюшей давали свое «представление», начал опускаться вниз.
Представительская легковая машина с пронзительно воющей синей мигалкой пересекла МКАД и помчалась прямо в центр.
На заднем сиденье из мягкой натуральной кожи вальяжно развалились оба Белякова. Настроение у них было превосходное. Испытав каждый в своей отдельной спальне Сладкое Пробуждение благодаря умелым манипуляциям своих лоли — на сей раз отец и сын ими поменялись, — начальник КОКСа и его заместитель взбодрились в джакузи, вкусно и изысканно позавтракали, с наслаждением еще раз посмаковали старое вино.
И решили побеседовать с одним из узников.
Перед выездом Беляков-старший коротко приказал по телефону:
— Арестованного Смирнова Ивана — ко мне в кабинет, в центральное здание.
И заодно вызвали Жарова, уже бесполезного на своей работе. Но пусть тоже побудет, послушает, раз его касается.
Зашли в кабинет Белякова-старшего, сели. Смирнова доставили из Лефортово минут за десять до их приезда — он под конвоем ждал в специально отведенном помещении. В то же самое время примчался на машине и Жаров. Тот сегодня ночевал на московской квартире — из Мытищ пришлось бы добираться дольше. Хорошо, что воскресенье, пробок нет. Но почему его вызвали?
...Последние дни, после того как «крота» так неожиданно запалили, так резко, по сути, обрубили всю карьеру, он пребывал в крайне мрачном и подавленном настроении. Личное будущее подполковника заволокло сплошной темной пеленой. Он, по сути, стал ненужным, его место — на помойке.
И как молниеносно это произошло! Еще с утра Жаров был уже фактически руководителем одной из компартий, членом высшей лиги политиков федерального уровня, пусть и оппозиционных. Срывал аплодисменты, раздавал интервью. Буквально светился, как начищенный самовар. Ходил везде гоголем, с особенно высоко поднятой головой и с особенно расправленными плечами, если можно так выразиться.
И вдруг — за одну минуту такой оглушительный и необратимый провал!
Чувства, которые овладели Жаровым, можно было охарактеризовать как смесь ярости и горечи. Он готов был разорвать на части этого невесть откуда взявшегося Смирнова, который стал ангелом смерти для его социальной роли. Когда того подняли с пола и отдельно ото всех приволокли в заранее приготовленный на задворках гостиницы — на всякий случай, всё же коммунистическая сходка, как-никак — автозак, подполковник дал волю своим чувствам. Начал остервенело бить его, лежащего, ногами. Как того гастарбайтера-таджика, который у него украл это самое удостоверение. Вот кто, получается, его подобрал! Совпадение? Или что?