Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

Фромер Владимир

Берлин почему-то потребовал ликвидации одного из самых влиятельных лидеров палестинских лейбористов. Это было странно, потому что именно этот человек был инициатором плана, лежащего в основе меморандума Вольфа. Меморандум-то одобрили, а вот его закулисного вдохновителя приказали уничтожить. Непонятно, но есть вещи, в которые лучше не углубляться.

Вошла секретарша и доложила: г-н Майер. Вольф встал навстречу гостю.

Посетитель сел в кресло и закурил, не спрашивая разрешения. Вольф поморщился, но ничего не сказал. Таким людям, как

Франц Майер, не делают замечаний.

Высокий, худой, голубоглазый, с длинными, зачесанными назад волосами, он был бы очень красив, если бы его не портил жуткий пепельный шрам, тянувшийся от правого глаза до левого уха.

Франц Майер был создателем и руководителем всей немецкой агентурной сети на Ближнем Востоке. Он бегло говорил по-арабски, был мастером перевоплощения и мог, в случае необходимости, сойти за араба. Его называли немецким Лоуренсом.

Вольф считал его одним из умнейших людей, которых когда-либо встречал. Они давно знали друг друга.

— Хочешь кофе? — спросил Вольф, отгоняя рукой дым от своего лица.

— Нет, спасибо. У тебя не кофе, а пойло. И вообще, настоящий кофе умеют делать только в Бейруте, откуда ты меня зачем-то вытащил. Ну, в чем дело?

— На вот, посмотри.

Вольф пододвинул к Майеру коричневую папку, лежавшую у него на столе. Майер просмотрел находившиеся в ней бумаги — и усмехнулся.

— Распоряжение относительно этого человека я уже получил. Ты напрасно беспокоишься. Впрочем, я рад повидаться с тобой, к тому же есть у меня здесь кое-какие дела.

Вольф открыл сейф и спрятал туда папку. На стол поставил бутылку и две рюмки.

— Это твой любимый «Ballantine’s», — сказал он, разливая виски.

Вольф завел разговор о полученных им инструкциях.

— Создаваемая фюрером новая Германия, — сказал он осторожно, — готова сотрудничать с сионистами — причем не на словах, а на деле. Не означает ли это, что вся политика рейха по еврейскому вопросу может быть пересмотрена?

Майер быстро и удивленно взглянул на него:

— Ты всерьез или шутишь? Для Гитлера евреи представляют исключительно расовую проблему, а в этой сфере он непреклонен. Чтобы освободить Германию от евреев, он не остановится перед самыми радикальными мерами.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного, — пожал плечами Майер. — Просто мне вспомнился китайский император, который приказывал выкалывать глаза своим пленным, а затем небольшими группами отсылал их на родину с одноглазыми проводниками. Тяготы пути приводили к тому, что одноглазые проводники тоже теряли зрение. В итоге гибли все.

Майер помолчал, разлил виски по рюмкам и тихо спросил:

— Ты хоть понимаешь, что я имею в виду?

— Понимаю. По сравнению с той участью, которую фюрер готовит евреям, этот твой император может считаться образцом гуманности, — сказал Вольф.

— Ну да, фюрер ведь полагает, что евреи в ответе за все беды человечества. Он убежден, например, что Иудея восстала против Рима, чтобы погубить Германию.

Майер

засмеялся, но как-то невесело и вдруг спросил:

— А тебе не кажется опасным такой разговор? Я ведь, как разведчик, могу высказывать любые мысли. А вдруг я тебя провоцирую?

Вольф только слабо улыбнулся в ответ, хоть шутка Майера отнюдь не показалась ему забавной:

— Скажи лучше, когда будет выполнен приказ Берлина относительно этого человека?

— Тема закрыта, — подвел черту Майер. — Давай еще по рюмке. В последний раз я пил «Ballantine’s» с Черчиллем. Он произнес тогда фразу, которая меня позабавила: «Я не антисемит, потому что не считаю евреев умнее себя». Правда, неплохо?

«Который час?»

Сима хотела присоединиться к Виктору в Каире, но передумала, так как верила в дурные приметы и не желала, чтобы встреча произошла 13-го числа. Она встретилась с ним уже в Реховоте, где в 6 часов утра 14 июня сделал короткую остановку поезд из Каира. Увидев мужа, она улыбнулась вымученной улыбкой, стянувшей кожу на ее лице. Он встал ей навстречу, посмотрел в ее осунувшееся лицо, и у него сжалось сердце.

Они обнялись.

— Ну, как было? — спросила она отстранившись.

— Ужасно, — ответил он просто.

— Знаешь, — сказала она, — трудно жить такой жизнью, какой я живу. Ты в постоянных разъездах, но, даже когда ты дома, я это не всегда чувствую. Очень часто ты какой-то чужой. Ты и рядом, и в то же время далеко от меня. Ну и пусть… Жизнь ведь такая, какая есть. Я эту судьбу сама выбирала. Я только хочу, чтобы в твоей жизни сохранился маленький закуток, предназначенный только для меня. Это ведь так немного.

Она помолчала и добавила:

— Я хочу быть твоей радостью.

Виктор не ощутил никакого ответного порыва души и рассердился на себя за это.

— Радость похожа на легкие, порхающие над землей листья в осеннем саду, — сказал он, чтобы ее порадовать. Сима любила красивые фразы.

В Тель-Авиве они поехали на свою временную квартиру на улице Many. Их новая иерусалимская квартира, которую они получили совсем недавно, еще не была готова.

Маленький Шауль весь вечер не отходил от отца. Виктор любил безграничное, почти звериное доверие, которое питал к нему ребенок. Однажды, когда он за что-то наказал малыша, тот с ревом кинулся к нему в объятия, ища у него же защиты от обиды.

Перед тем как лечь спать, Шауль, захотевший поиграть обручальными кольцами родителей, почему-то надел оба кольца на палец Симе.

Она побледнела. Дурная примета.

— Так ты поступишь, когда меня не станет, — сказал Виктор.

На следующий день, 15 июня Виктор отправился в Иерусалим. Сима потребовала, чтобы он взял ее с собой.

День до отказа был забит деловыми встречами. Заночевали они в пансионе Гольдшмидта.

Наступил роковой день 16 июня. Сима попросила Виктора не назначать больше никаких деловых встреч.