Частная жизнь парламентского деятеля
Шрифт:
“Вы думаете меня смягчить — так как и она написала мне в том же духе, в каком написано твое письмо,— разсказывая мне о ваших мнимых колебаниях, борьбе с собою, о ваших скорбях, о ваших угрызениях и проч. Но ведь причиною этого вы сами! Вероятно вы вознаградили себя чем либо за это. A мои страдания, мои! Что ты об них думаешь? Или ты думаешь, что я не страдала также? И за что! В чем я виновата? За мной нет иной вины, как разве та, что я слишком сильно любила теба, Мишель. Теперь ты мне намекаешь, тонко и деликатно, что ты не любишь меня более настоящею любовью, что ты питаешь ко мне только привязанность; повидимому ты думаешь, что этого с меня слишком достаточно. Привязанность! Но если я, случайно, если я еще люблю тебя прежнею любовью? Подумай, что тогда? Можешь-ли ты измерить боль, которую причиняют мне твои признания? Ты желаешь, чтобы я вас жалела, несмотря на страдания, которыя вы мне причинили? A
“Ты не искренно говоришь. Ты не договариваешь до конца. Надо чтобы я тебе раскрыла глаза на тебя самого, не правда-ли? Прекрасно! искренность за искренность. Я тебе выскажу все, что думаю, а ты ужь не жалуйся, смотри. Конечно, я не в состоянии буду говорить с тем благородным романтизмом, который вас отличает, и на который я не способна.
“Слушай же: я готова удовлетвориться твоею привязанностью, раз ужь ты ко мне ничего кроме нея не питаешь, но я не желаю, чтобы ты любил другую, слышишь ты? По истине, это будет слишком удобно! Мне — спокойное чувство, без фраз, без особых нежностей; я буду играть роль хозяйки, заботиться о твоем обеде, беречь дом, принимать твоих друзей. Другой же ты отдашь всю сохранившуюся в тебе поэзию и экзальтацию… И неужели же тебе не приходит в голову, что и я нуждаюс в этой поэзии также, как и ты, но что я не могу искать ее где-нибудь на стороне, что один ты можешь мне дать ее… И ты требуешь, чтобы я спокойно уступила чужой все, что мне принадлежит и что я желаю сохранить для себя. Ты смееш мне говорить об этих чувствах, которыя могут наполнить целую жизнь: если бы ты сам был на моем месте, подумай, каково бы было тебе? Право кажется, тебе ничего этого не приходило в голову, ты меня считаешь слишком ужь безкорыстной, а главное равнодушной. Ты говоришь мне, что вы не святые. Почему же ты требуешь, чтобы я была святая? Я не считаю себя лучше вас, хотя я и не могу ни в чем себя упрекнуть относительно тебя. Я женщина, как все женщины, я не желаю быть покинутой.
“Ты видишь теперь, что нужно выбрать одно из двух, как я уже тебе говорила и еще раз повторяю: она или я. Обеим вместе быть невозможно. У меня тоже есть свой эгоизм. Говоря тебе все это, я думаю о себе, только об одной себе. Я знаю, что не мой образ ты носишь в сердце, что борьба неравна, что я буду по всей вероятности побеждена, что дети будут страдать вместе со мною и твоя слабость отразится на всем их будущем, так как дочери несут в глазах света почти столь же тяжкую ответственность за ошибки своего отца, как и за проступки матери. Но это меня не остановит — ты сам этого хотел. Я сделаю все, что всякая женщина сделала бы на моем месте. Я защищаю то, что мне принадлежит, я защищаю свои права. У меня их могут украсть, но добровольно я их не уступлю. И несмотря ни на что, у меня еще остается слабая надежда, что у тебя хватит благоразумия, не жертвовать мною, потому что вместе с тем тебе придется пожертвовать детьми и положением, быть может. Ты видишь, я выставляю аргументы, в которых сама не играю роли. Это для меня оскорбительно, но я должна основываться на том, что может образумить и спасти тебя. Если не ради меня ты останешься со мною, Мишель, что делать… Твоя “привязанность” быть может не достаточно сильна, чтобы тебя удержать, хотя ты и стараешься убедить меня в противном, поэтому я напоминаю тебе о долге, который для человека твоего закала не одно пустое слово, даже когда им и овладели страсти, я прошу тебя обратить внимание на свое положение, сохранить которое ты обязан ради своих детей. Я умоляю тебя, подумай о наших девочках! Если еще сердце в тебе колеблется, то будь хоть искренен перед самим собой: не резонерствуй более, не выдумывай софизмы, не прибегай к этим гнусным усилиям согласить свою совесть с низкими страстями. Или скажи самому себе, что ты не способен уже больше на добро, что ты утратил чувство долга и иди до конца…
“Ты мне писал, я тебе отвечаю. Но мое письмо вероятно не поколеблет твоей решимости. Однако кто знает? У тебя честное сердце, слишком честное, чтобы не внять словам разсудка и справедливости. Дети около меня, когда я пишу эти строки, Анни спрашивает, почему ты ее не поцеловал вчера. Ты ее вероятно не заметил? Возьми себя в руки, без лишних размышлений. О чем еще размышлять? Дело так просто!
“Прощай. “Сусанна”.
Мишель — Бланке.
“Она ничего слышать не хочет, дорогая! Я вам посылаю ея письмо, так как вам не должна быть неизвестна ни одна черта из
“Выбирать! как я буду выбирать? Я люблю тебя, одну тебя сильнее чем когда либо. Еслибы ты знала, какая сила, какая непреодолимая сила меня влечет к тебе! О, еслибы ты знала, с какою радостью я готов был пожертвовать для тебя всею моей жизнью! Но теперь меня охватывает почти ужас, когда я представлю себе тот взрыв, который произведет весть, что я разошелся с женой. Я прошу вас, Бланка, не думайте, не думайте ни минуты, что здесь играет роль честолюбие или выгода. Нет, но я вижу, как на меня обрушиваются все партии, слышу гул молвы, который будет преследовать нас по пятам, куда-бы мы ни скрылись. Ах, еслибы я был просто частный человек! Но Тесье, человек, ратовавший за моральное возрождение!.. Я вам признаюсь, я боюсь этой бури и не могу укорять себя за этот страх: меня ведь будут судить верованье всей моей жизни и в одно мгновение я погублю и то небольшое добро, которое сумел принести…
“И это еще не все, Бланка! Я думаю о моих детях, о моей жене… Да, даже о ней, хотя ея жестокость к нам, ослабила мою привязанность к ней. Ты несколько раз говорила мне, что моя любовь к тебе не преодолеет привязанность к Сусанне. Но теперь ужь этого сказать нельзя. Эта привязанность умерла и я чувствую, что она сменяется злобой. Но в тоже время, разве это не чудовищная несправедливость, заставлять ее пожертвовать всем, разве мы имеем право заставлять ее страдать из-за нас… A она так страдает! Она более страдает, чем я думал: ея сердце разбито, и меня терзает ужас и укоряет совесть за то, что я сделал.
“О детях я не говорю; собственное сердце твое скажет тебе больше, чем я могу сказать, и больше моего поймет.
“И вместе с тем я думаю и о тебе, которую я люблю, с которой впервые узнал что такое любовь. Что делать! если дети и она не будут страдать, придется страдать тебе! Но и это тоже несправедливо, и это тоже жестоко!.. О, как глубоко я чувствую мою вину! какою низостью было с моей стороны возмутить твое спокойствие! Почему, когда еще было время, у меня не достало силы заставить себя молчать? Ты можешь меня простить, я знаю, но я сам себе не прощу никогда!..
“Я ничего не могу разобрать в своей душе, я колеблюсь, поминутно меняю решение, не могу ни на чем остановиться. Мне не хочется просить тебя самой решить вопрос: это было бы новою низостью. Тем более, что я наперед знаю, на что ты решишься, знаю слишком хорошо твое благородное сердце, чтобы сомневаться в том, какой путь ты изберешь.
“A тут еще надо принимать, самому, являться, жить, говорить, действовать. Я должен вечером говорить в палате как ни в; ;чем не бывало, с этой тяжестью на сердце, которая не дает мне покою. Бланка, моя возлюбленная, мне хочется отыскать самыя ласковыя, нежныя слова, чтобы послать их тебе и вместе с тем самыя грустныя, чтобы оплакать в них нашу утрату. Если бы только я мог сосредоточиться, хорошенько все обдумать, быть может я кончил бы тем, что нашел бы исход. Но та же жизнь, которая мне мешает соединиться с тобою, не дает и собраться с мыслями.
“И все-таки знай, что одно твое слово и я все брошу. Мы уйдем далеко, в страну, где нас никто не знает, на другой континент. Мы все забудем в объятиях друг друга. Бланка, это говорит мое сердце, скажи, ты хочешь?
“Нет, нет, это невозможно! Это было бы возможно, если бы ты этого хотела, если бы у тебя и у меня хватило на это сил! Но почему у нас не хватит сил? Вместе мы можем все преодолеть.
“Ах, если бы только я один страдал! но нет, моя слабость падает на тебя. И это всего более меня терзает. Я не могу думать о тех несчастиях, которыя причиняло другим и это приводит меня в отчаяние.
“Должен ли я проститься с тобой, Бланка? Дай мне еще подумать. Поищем исхода. Что нибудь да надо-же отыскать. Мы его найдем. Быть не может, что наша жизнь разбита и счастье более для нас не существует. Я говорю тебе: до свидания, милая, а не — прощай. “Мишель”.
Бланка — Мишелю.
“Как мы слепы, Мишель! Теперь я совершенно ясно вижу истинный путь, единственный, который мы должны избрать! Наша любовь виновна уже одним тем, что существует. Мы уже тем преступны, что не вырвали из нашего сердца ея зародыш, не задушили ее в самом начале, не воспрепятствовали ея развитию. Тогда еще надо было принять меры. Но мы этого не сделали, мы были настолько слабы, что дали опьянить себя собственними софизмами. Теперь настал час возмездия. Мы должны все это искупить. И справедливо.