Человечье мясо
Шрифт:
В минуты, когда человеку становится нестерпимо тяжело и перед ним встают категории жизни и смерти, он утрачивает чувство, отличающее истинные удельные соотношения событий, происходящих в движущемся вокруг него мире. Страшна жизнь человека, ибо он не в состоянии отличить шуток от трагедий всемирной истории народов.
Глава IX
Оказалось, что милиционер, увидев на пороге бани голого человека, принял меня за спившегося банщика, директор - за прогульщика, а банщик одноглазый татарин - за вновь нанятого коллегу.
Столь неожиданно превратившись в человека с определенным общественным положением и получив временную передышку, я решил использовать
"Этот момент должен стать переломным в моей жизни, - подумал я.
– Все, что было сделано до сих пор, было не больше, чем закладывание в затвор патрона. Но помните, за мной еще выстрел, уважаемые товарищи!"
– Товарищ банщик!
– окликнули меня. Я с профессиональной щеголеватостью скользнул по липкому полу и остановился перед клиентом. Он был розов и толст.
– Доктор, - сообразил я, в новой обстановке начиная делать обычные профессиональные наблюдения.
– Прошу, - пригласил я доктора.
– Ой!
– заорал доктор, - горячо!
– Сейчас, - любезно сказал я и побежал за другой шайкой.
– Ой, - заорал доктор, - холодно!
"Экий неспокойный клиент, - подумал я с досадой.
– Никак не угодишь. Очевидно, доктор любит золотую серединку", - скептически заметил я про себя. И вспомнив профессиональную привычку чистильщиков сапог, парикмахеров и, по моим соображениям, так же и банщиков, решил развлечь клиента, любящего золотую середину, разговорами на абстрактные темы.
– Теперь хорошо?
– спросил я.
– Самый раз, - ответил клиент.
– Скажите пожалуйста, - начал я, - вы не находите, что концепция звездных туманностей не приближает нас к решению вопроса о генезисе первичного белка? А?
– Потише, пожалуйста, - попросил клиент, - глаз выдавите. И еще, пожалуйста, ногу немного подвиньте, а то у меня это ухо больное. Большое спасибо.
– Извините, - сказал я.
– Так как же насчет белков?
– Насчет белков, видите ли...
– промямлил пациент, - это лишний раз доказывает правоту марксизма-ленинизма. Глаз! Глаз!!
– Извините, - сказал я.
– Совершенно верно. Это, конечно, еще лишний раз подтверждает правильность нашего родного марксизма-ленинизма. А как вы рассматриваете проблему более упрощенного получения изотопа урана? Вот как в газете, в которой было завернуто ваше мыло, написано об этом, прочтите, пожалуйста.
– Не выйдет, - сказал клиент.
– Как раз оставил очки в предбаннике. Как думаете, не сопрут?
– Ну, что вы, - воскликнул я, - у нас этого не было. Раньше, конечно, при царизме бывало, а сейчас, во все годы существования советской власти никогда. К сожалению, я тоже без очков. Черт, очки потерял! Понимаете, сегодня у меня день, полный самых удивительных приключений, во время одного из которых я потерял свои очки. Очень обидно: хотелось почитать, что пишут в газете, в которую завернуто ваше мыло, про изотопы урана. Может, вы знаете?
– Э-э... Видите ли...- невнятно пробулькал клиент,- возьмите, пожалуйста, у меня изо рта мочалку, а то у меня руки в мыле. Большое спасибо. Э-э... Видите ли, именно проблема более упрощенного получения изотопа урана лучше всего доказывает незыблемую силу марксизма-ленинизма.
– Совершенно верно, - сказал я.
– Именно эта проблема доказывает незыблемость. Вас как, можно шайкой по голове для массажа, товарищ доктор?
– Нет, - сказал клиент,
– Потом добавил: - Я не доктор. Я критик.
– Что? Ах!
– воскликнул я, и шайка, выскользнув из моих рук, все-таки с громом промассировала критика по башке.
– Простите, - сказал я, - тогда понятно.
– Что?
– поинтересовался критик.
– Я говорю: очень рад отмывать от грязи советского критика!
– Большое спасибо!
– сказал критик.
– Вы из каких же будете?
– осведомился я, - из критиков-космополитов или из критиков-патриотов?
– Что?!
– заревел клиент, - я критик-космополит?!
Он замотал головой, и шайка зазвенела на ней, как колокол.
– Я первый начал разоблачать этих ничтожных антипатриотов!
– гремел он, - а какой-то, извините, банщик, который даже не может прочитать газету, в которую я заворачиваю мыло, смеет так меня оскорблять!!
Он сдернул с головы шайку и, вскочив, приблизил свою заляпанную мылом морду к моему носу.
– Ермилов!
– закричал я.
– Белинков!
– закричал он. И с громким воплем мы разлетелись в разные стороны.
Глава X
Шипя мыльной пеной, я влетел в топчущееся в предбаннике стадо с намыленными головами, мотавшимися с блеянием из стороны в сторону. Распихав баранов и колотя их по бараньим мордам, я вырвался из бани.
Опять за моей спиной кричали: "Держи-и-и!.."
Теперь у меня ничего, кроме программы с аморфной позитивной частью, не было. У меня не было ни рукописей, ни библиотеки, ни жены, ни очков, ни даже домашней туфли с оторванным каблуком, погибшей в неравном бою с банщиками. Я был сам собой. Человек и концепция. Человек-борец с врагом-государством. Его концепция была справедливее и гуманнее концепции государства. Но концепция государства была сильней его концепции. И поэтому был не прав он, а не государство. Государство с менее справедливой и гуманной концепцией бежало за ним, громко крича: "Держи-и-и!!" В истории нет ни умных, ни глупых, ни справедливых, ни гуманных концепций. Есть концепции сильные и слабые. Концепция Алариха была сильной, и поэтому она победила умную Римскую империю. Что касается ее ума, то когда она победила, ум сразу же был доказан всеми при ближайшем участии самих римлян. Силой можно заставить сделать все. Даже гениальные симфонии, поразительные фрески и прекрасные отречения сына от отца. Под авторитетным воздействием силы самая губительная идея обретает как-то не бывшую ранее заметной убедительность и приобретает адептов с докторскими диссертациями и избирателей, с воодушевлением опускающих в урны свои бюллетени. Чему мы имеем большое количество примеров в прошлой и настоящей истории народов.
И поэтому не было ничего удивительного в том, что за моей спиной раздались крики: "Держи! Держи его! Хватай! Чего глаза пялишь, за ногу его хватай!"
Я завернул в переулок и заскочил в подворотню.
Мимо меня, пыхтя, прошлепало толстое буро-розовое мясо с розовыми ляжками, оставляя за собой мыльные кляксы. И все стихло.
Когда эта клякса на истории русской литературы скрылась из глаз, я вылез из подворотни.
Вечерний город завыл, заворочался и задышал, коротко и часто. Площади оскалили челюсти, утыканные электрическими лампами. Стада самцов, самок и детенышей их, влетевших в ущелья улиц под прикрытием сумерек и тумана, убивали, грабили, насиловали, доносили, допрашивали и поджигали, строя свое счастливое коммунистическое завтра.