Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов
Шрифт:
Опасные люди среди революционеров. — Тех, кто умышляет общественный переворот, надо разделять на таких, которые хотят добиться чего-то для себя лично, и таких, что радеют о своих детях и внуках. Последние из них более опасны, ведь у них есть вера и чистая совесть бескорыстия. От других можно отделаться подачками: для этого господствующий класс всё ещё достаточно богат и умён. Опасность возникает, как только цели становятся неличными; люди, ставшие революционерами из неличных соображений, имеют право рассматривать всех защитников статус-кво как лично заинтересованных в нём, а потому чувствуют своё превосходство над ними.
Ценность отцовства в политическом смысле. — Если у человека нет сыновей, то он не имеет полного права участвовать в обсуждении потребностей отдельного государства. Тут нужно
Дворянская спесь. — Можно по праву гордиться непрерывным рядом хороших предков вплоть до отца, — но не самим этим рядом, ведь он есть у всякого. Происхождение от хороших предков создаёт аристократию крови; значит, один-единственный разрыв в этой цепи, один скверный предок отменяет аристократию крови. Всякого, кто говорит о своём благородном происхождении, следует спросить: а не было ли среди твоих предков человека, творившего насилие, корыстолюбивого, распутного, злобного, жестокого? Если он с чистой совестью ответит, что не было, тогда надо добиваться его дружбы.
Рабы и рабочие. — Тот факт, что мы придаём куда большее значение удовлетворению тщеславия, чем любому другому виду хорошего самочувствия (безопасности, устроенности, всякого рода удовольствиям), в смехотворных масштабах обнаруживается, когда каждый (вне политических соображений) желает отмены рабства и питает сильнейшее отвращение к порабощению людей: а ведь каждый должен признать, что рабы во всех отношениях живут более надёжно и счастливо, нежели нынешние рабочие, что рабский труд в сравнении с трудом «рабочих» — труд в очень небольшой степени. Во имя «человеческого достоинства» против него протестуют: но ведь это, попросту говоря, то драгоценное тщеславие, в глазах которого неравенство, публичная приниженность — самая злая участь. — Киники относились к этому иначе, потому что презирали честь: потому-то Диоген одно время был рабом, домашним учителем.
Лидеры и их инструменты. — Крупные государственные деятели и вообще те, кому приходится использовать многих людей для осуществления своих планов, поступают, как мы видим, или одним, или другим способом: либо скрупулёзно и очень тщательно отбирают подходящих для их целей людей и уж тогда предоставляют им сравнительно большую свободу действий, зная, что эти избранники уже по своей природе склонны к тому, чего хотят от них они сами; либо выбирают плохо, да попросту берут, что под руку попадётся, но из всякого сорта глины лепят что-то пригодное для своих целей. Последний вид лидеров отличается большей насильственностью, им позарез нужны и более покорные инструменты; обычно они гораздо хуже разбираются в людях и больше их презирают, нежели лидеры первого вида, но построенная ими машина работает, как правило, лучше, чем машина, созданная теми.
Необходимость волюнтаристского права. — Юристы спорят о том, какое право должно возобладать у такого-то народа, — то, которое лучше продумано, или то, которое легче понять. Первое, высочайшим образцом коего является римское право, кажется профанам непонятным и потому не выражающим их правосознания. Естественные системы права, к примеру, германские, были грубыми, суеверными, нелогичными, отчасти нелепыми, но зато соответствовали совершенно определённым исконным народным нравам и чувствам. — Там же, где, как у нас, право уже не является традиционным, оно может быть только предписанием, принуждением; у нас у всех уже нет традиционного правового чувства, а потому нам приходится мириться с волюнтаристскими системами права, выражающими необходимость существования права вообще. Тогда, конечно, наиболее логичная из них и наиболее предпочтительна, поскольку наименее предвзята: даже если согласиться с тем, что наименьшая единица измерения в соотношении преступления и наказания в каждом случае была задана волевым путём.
Великий
Царь и Бог. — Люди во многом относятся к своим царям так же, как к своим богам, как ведь и цари во многом были представителями бога, по меньшей мере его первосвященниками. Это было чуть ли не тяжёлое настроение, состоящее из почитания, страха и стыда, которое теперь стало значительно слабее, но иногда разгорается и направляется на могущественных лиц вообще. Культ гениев — отзвук такого почитания царей и богов. Всюду, где есть стремление повысить отдельных людей до сверхчеловеческого ранга, возникает и склонность представлять себе целые слои населения более грубыми, низкими, чем они есть на самом деле.
Моя утопия. — При более совершенном общественном устройстве тяжёлая работа и житейские заботы будут предоставлены тем, кто меньше всего от них страдает, то есть наиболее тупым людям, и так понемногу вверх, вплоть до тех, кто восприимчивей всего к высшим, утончённейшим формам страдания, а потому страдает даже при наиболее благоприятных условиях жизни.
Одна иллюзия в учении об общественном перевороте. — Есть страстно увлечённые политической и социальной фантастикой люди, которые пламенно и красноречиво призывают к перевороту всех общественных порядков, веря в то, что в таком случае как бы сам собою немедленно воздвигнется самый величественный храм прекрасной гуманности. В этих опасных грёзах ещё слышны отзвуки суеверия Руссо, который верит в чудесную, изначальную, но как бы заваленную доброту человеческой природы, возлагая всю вину за это на установления культуры в обществе, государстве, воспитании. Увы, опыт истории показывает, что каждый такой переворот всякий раз воскрешает самые первобытные энергии в виде давно похороненных ужасов и разнузданности самых отдалённых эпох и что поэтому переворот, правда, может оказаться источником силы для утомлённого человечества, но никогда не будет привносить порядок, не будет зодчим, художником, усовершенствователем человеческой природы. — Оптимистический дух революции пробудили к жизни страстные глупости и полуложь Руссо, а не умеренная, склонная к упорядочиванию, очищению и перестройке натура Вольтера, — тот оптимистический дух, против которого я призываю: «Ecrasez l’inf^ame!» [44] . Это он надолго отогнал дух просвещения и постепенного развития: посмотрим-ка — каждый про себя, — можно ли ещё призвать его обратно!
44
«Раздавите гадину!» (фр.).
Мера. — Полная решимость в мышлении и исследовании, то есть свободомыслие, став свойством характера, делает человека умеренным в действиях: ведь она ослабляет напористую алчность, притягивает к себе большое количество наличной энергии, позволяя решать умственные задачи, и вскрывает недостаточную пользу или бесполезность и опасность всех внезапных перемен.
Когда воскресает дух. — На политическом одре болезни народ обычно омолаживается сам собой, вновь обретая свой дух, который постепенно утратил в стяжании и укреплении власти. Культура обязана наивысшими своими достижениями временам политической слабости.