Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов
Шрифт:
Тактика в разговоре. — После разговора с кем-нибудь человек лучше всего отзывается о своём собеседнике, если воспользовался случаем блеснуть перед ним своим умом, своей любезностью. Люди смышлёные, стремящиеся вызвать чьё-то расположение, пользуются этим, во время разговора создавая для него наиболее удобные ситуации, в которых тот смог бы удачно пошутить и т. п. Можно вообразить потешную беседу двух очень смышлёных людей, каждый из которых стремится расположить другого к себе, а потому подбрасывающих друг другу в разговоре там и сям такие прекрасные возможности, но при этом ни один их не использует: вот вся беседа так и протекает без ума и без любезности — как раз потому, что каждый предоставляет другому случай показать ум и любезность.
Разрядка недовольства. — Человек, у которого что-то не ладится, предпочитает отнести эту незадачу к злой воле другого, но только не к случайности. Его возбуждённое состояние смягчается, если причиною своей неудачи
Принять цвета окружения. — Почему ощущения симпатии и антипатии так заразительны, что невозможно жить рядом с человеком сильных чувств, не наполняясь, словно сосуд, всеми его за и против? Во-первых, очень трудно, а порой прямо-таки невыносимо для нашего тщеславия полностью удерживаться от оценок: оно принимает тогда тот же цвет, что скудость мыслей и ощущений или робость, немужественность; и вот нас по меньшей мере тянет выступить, может быть, против линии окружающих, если такая позиция доставляет нашей гордости больше удовольствия. Но обычно — и это во-вторых — мы вообще не осознаём перехода от равнодушия к симпатии или антипатии, а мало-помалу приучаемся воспринимать так же, как окружающие, а поскольку нам так приятны одобрительная симпатия и взаимопонимание, то вскоре мы начинаем носить все эмблемы и партийные цвета нашего окружения.
Ирония. — Ирония как педагогический метод уместна только со стороны учителя в любого рода общении с учениками: её цель — унизить, пристыдить, но таким целебным способом, чтобы разбудить хорошие устремления и побудить нас к почтению и благодарности в отношении того, кто нас таким образом полечил, словно он и впрямь врач. Употребляющий иронию разыгрывает неосведомлённость, да так ловко, что вводит в заблуждение беседующих с ним учеников, а те, будучи полностью уверены в своём превосходстве, смелеют и всячески обнаруживают своё невежество; они теряют осторожность и раскрываются до нутра, — пока в один прекрасный момент светильник, который они подносили к лицу учителя, не начинает очень унизительно для них бросать лучи на них же самих. — Там, где нет таких отношений, как между учителем и учениками, ирония становится невоспитанностью, пошлым аффектом. Все писатели-ироники рассчитывают на глупую породу людей, которым очень нравится чувствовать своё превосходство над всеми другими вместе с автором, а на него смотрят как на рупор своего высокомерия. — Привычка к иронии, а равным образом и к сарказму, вообще портит характер, она мало-помалу вырабатывает в человеке постоянное злорадное ощущение своего превосходства: в конце концов он уподобляется кусачей собаке, которая научилась не только кусаться, но и смеяться.
Высокомерие. — Нет ничего более опасного, чем прорастание того сорняка, что зовётся высокомерием и губит все добрые плоды наших усилий; есть ведь высокомерие в сердечности, в демонстрациях почтения, в благожелательной искренности, в ласке, в дружеских советах, в признании своих ошибок, в сочувствии к другим, и все эти прекрасные вещи возбуждают отвращение, если между ними растёт этот сорняк. Человек высокомерный, то есть тот, кто хочет означать нечто большее, чем он есть или считается, неизменно делает ложный расчёт. Да, он пользуется минутным успехом, поскольку люди, с которыми он высокомерен, обычно из страха или по инерции оказывают ему тот почёт, которого он от них требует; но за это они жестоко ему мстят, вычитая из значительности, которой до сих пор его наделяли, как раз столько, сколько он требовал для себя сверх меры. Нет ничего, за что люди заставляют расплачиваться с собой дороже, чем унижение. Высокомерный человек может поставить под сомнение и умалить в глазах других свои действительно большие заслуги настолько, что те станут втаптывать их в грязь. — Даже гордое поведение следует разрешать себе лишь в том случае, если есть полная уверенность, что его поймут правильно, не считая высокомерием, к примеру, в общении с друзьями и жёнами. Ведь нет в обхождении с людьми большей глупости, чем стяжать себе славу человека высокомерного; это ещё хуже, чем не уметь вежливо лгать.
Диалог. — Разговор двух людей — это разговор совершенный, ведь всё, что говорит каждый из них, получает свою определённую окраску, своё звучание, свой сопровождающий жест в точном расчёте на другого собеседника, а, значит, в соответствии с тем, что происходит при обмене письмами, когда один и тот же человек демонстрирует десяток разных выражений души в зависимости от того, к кому пишет. В диалоге лучи мысли преломляются лишь одним-единственным образом: это-то преломление собеседник и ставит перед нами, словно зеркало, в котором нам хочется увидеть отражение своих мыслей как можно более красивым. А как обстоит дело, если в разговоре участвуют два, три и больше других собеседников? Тогда беседа неизбежно теряет в тонких индивидуальных нюансах, различные расчёты скрещиваются и упраздняют друг друга; оборот, приятный
Посмертная слава. — Расчёт на признание в отдалённом будущем имеет смысл лишь при допущении того, что человечество существенно не изменится и что всё великое непременно будет считаться великим не в одну эпоху, а во все. Но это заблуждение; человечество очень сильно меняется в своих ощущениях и суждениях о том, что прекрасно и хорошо; нелепо фантазировать о том, будто мы опередили остальных на милю пути и будто всё человечество идёт именно нашей дорогой. Кроме того, непризнанный учёный сейчас определённо может рассчитывать на то, что его открытие повторят и другие и что в лучшем случае какой-нибудь историк потом признает: да, ему тоже было известно о том-то и о том-то, но он не сумел внушить другим веру в своё утверждение. Непризнанность всегда истолковывается потомками как слабость. — Короче говоря, не стоит так уж сразу бросаться на защиту высокомерного одиночества. Впрочем, тут бывают исключения; но признанию наших великих достоинств, как правило, мешают наши собственные ошибки, слабости и глупости.
О друзьях. — Порассуждай-ка однажды с самим собой о том, насколько различны оценки, насколько розны мнения даже в кругу ближайших знакомых; о том, что даже те же самые мнения в умах твоих друзей занимают совсем другое место или обладают иной силой, чем в твоём собственном уме; о том, сколь многообразны причины для превратного толкования, для враждебного разлада. Закончив, ты скажешь себе: как же зыбка почва, на которой строятся все наши союзы и дружеские связи, как близки холодные ливни или непогода, как одинок всякий человек! Если человек понимает это, а к тому же ещё и то, что все мнения его ближних, их своеобразие и сила столь же неизбежны и не влекут за собою ответственности, как и их поступки, то начинает видеть, что эти мнения с внутренней неизбежностью выросли из нерасторжимого сочетания характера, рода деятельности, дарований, среды, — и вот тогда-то он, возможно, избавится от горечи и острого жала того чувства, с которым некий мудрец воскликнул: «Друзья, друзей не бывает!». Он, напротив, признается себе: да, друзья бывают, но их привело к тебе заблуждение, иллюзия о тебе; и чтобы остаться твоими друзьями, им понадобилось научиться молчанию; ведь такие человеческие связи почти всегда основаны на том, что о некоторых вещах никогда не говорят, мало того, их даже не затрагивают; а если эти камешки приходят в движение, то вся дружба катится за ними и терпит крушение. Существуют ли на свете люди, которые не ощутили бы смертельную рану, узнав, что думают о них в глубине души ближайшие друзья? — Познавая себя, учась воспринимать собственное наше существо как изменчивую сферу мнений и настроений, а, значит, в какой-то мере относиться к ним пренебрежительно, мы восстанавливаем своё равновесие с остальными людьми. У нас, несомненно, есть хорошие основания не считать важным никого из наших знакомых, даже самых значительных из них; но есть и столь же хорошие основания обратить такое ощущение на себя самих. — Так давайте же держаться этого во взаимных отношениях, если уж держимся этого в отношении к себе самим; тогда, возможно, для каждого настанут и более светлые часы, когда он сможет сказать себе:
«Друзья, друзей не бывает!» — воскликнул мудрец, умирая; «Враги, не бывает врага!» — кричу я, безумец живой.{59}
Седьмой раздел. Брак и семья
Совершенная женщина. — Совершенная женщина — более высокий человеческий тип, нежели совершенный мужчина: зато и нечто куда более редкостное. — Естественная наука о животных предоставит способ сделать это положение достоверным.
Дружба и брак. — Человеку, больше других умеющему быть другом, достанется, вероятно, и лучшая супруга, ведь хороший брак основан на таланте к дружбе.
Продолжение родителей. — Неразрешённые диссонансы в характере и умонастроении родителей продолжают звучать в глубинах души ребёнка и образуют её крестный путь.
С материнской стороны. — Каждый носит в себе образ женщины, воспринятый с материнской стороны: этот образ и предопределяет, будет ли он уважать женщин вообще, презирать их или в целом относиться к ним равнодушно.