Человек должен жить
Шрифт:
— И до Елкина добрались?
— Мы говорили откровенно, как с вами.
Задребезжал телефон. Чуднов взял трубку. Мне слышно, как чей-то неспокойный голос на том конце провода просил срочно выслать хирурга.
Чуднов набрал номер и передал Золотову, чтобы выезжал в соседнюю больницу. И объяснил, почему.
— Помочь бездарности я не в силах, — ответил Золотов. — Прокатитесь сами. — Вместе с Коршуновым. Вы-то, конечно, сумеете вдохнуть в Ларионова уверенность.
— Значит, не поедете? Так я вас понял?
— Съездит Коршунов.
Чуднов положил трубку.
— Вот и разберись: не хочет ехать или… болен?
— Вот-вот, разберитесь. — Я оставил Чуднова одного.
В перевязочной увидел Нину.
— Очень переживаешь, что не оперировал? Да, Коля? А знаешь, твои руки сегодня работали особенно, как у заправского хирурга. Не верила своим глазам.
Как же он решит? Низвергнуть бога на землю, где одни смертные, наверно, нелегко… Нина ждала ответа.
— А ты хорошо подавала инструменты. Ты, Нинка, шустрая. Тебе идет быть операционной сестрой.
— Борис Наумович всех сестер по очереди заставляет работать в операционной. Чтоб все могли.
— В этом он умница. Зато такое выкомаривает с нами. — И подумал: многоэтажные дома передвигают, реки поворачивают, а человека повернуть на новый путь, оказывается, не так просто… А надо. Если не ради нас, то ради тех, которые приедут в будущем году. И еще ради Коршунова, Бочкова и Ларионова, ради всех молодых — смелых, дерзающих, трусливых, неискушенных или полных ложного величия.
— Ой, душно, Коля. Выйдем.
По вестибюлю шли Золотов и Чуднов. Судя по лицам, разговор был не из приятных. Доносились клочки фраз: «Одумайтесь наконец… Не заставляйте идти на крутые меры… Каждому человеку должно быть приятно, что у него есть ученики… у вас же…»
«Хорошо, я подумаю. — Золотов нашел в кармане конфету, откусил. — А вообще-то от ваших речей оскомина! Как не надоест?.. Пошли бы в озере выкупались. Право, полезнее, чем толочь воду в ступе… — И вдруг он закричал: — Чтоб я не слышал разговоров о студентах и врачах-недоучках! Хватит! Довольно наставлять меня на путь истинный. Я не нуждаюсь в поводыре!»
Чуднов неподвижно глядел на захлопнувшуюся дверь, и по всей фигуре его чувствовалось, как напряглись мускулы.
Таким я видел Чуднова впервые. Как будто под ним пропасть. Назад нельзя — на узкой тропе не повернуться. Путь открыт лишь вперед — по узкому осыпающемуся карнизу. Секунда — и человек шагнет.
— Вы? — Чуднов непонимающе смотрел на нас, он был весь под впечатлением разговора с Золотовым. — Вы были правы, Николай. Посоветуюсь с месткомом, с партбюро, снова пойду к Елкину.
В этот же день мы узнали, что Золотов смещен. Золотов — рядовой врач. Вот здорово! Ай да товарищ Елкин! Ну и Михаил Илларионович!
Мы, практиканты, сидели на скамейке во дворе и строили планы на будущее. Как-то теперь пойдет наша жизнь?
Однако утром пришла телеграмма от заведующего облздравотделом, и Золотов был восстановлен на прежней должности. Рядовым он побыл менее суток. Маловат
Обсуждать действия старших не положено, но тут трудно было удержаться.
— Несправедливо. Очень. Факты не проверили. Вас не спросили. Елкина не спросили. Как же это?
Чуднов молчал и курил папиросу за папиросой. Плечи его вздрагивали, будто от холода.
— Где же выход, Михаил Илларионович? Вот и добейся правды.
Михаил Илларионович глянул на меня жестко, непримиримо.
Требовательно зазвенел телефон.
— Так… так… выезжаем. — Чуднов взглянул на часы. — Успеем! Вы едете со мной, — бросил он, уже направляясь к двери.
Мы быстро спустились по лестнице. «Коробочка» нацелила свой нос на ворота.
— Садитесь! — Чуднов показал рукой на машину.
Через заднее оконце кабины я видел, как тяжело он втискивался на сиденье рядом с шофером. Что же это за срочный вызов? Машина не шла — летела по улицам города. Чуднов стал причесываться. Редкие волосы за ушами и на затылке лежали хорошо, но он старательно приглаживал их.
Шофер резко тормознул. Я выпрыгнул, открыл заевшую дверцу кабины.
Передо мной за вековыми соснами стояло бело-желтое здание с большими, как в операционной, окнами. Не горздрав. Не горсовет. Не школа. Когда приблизились, прочел: горком… Вероятно, заболел сам секретарь, раз вызвали главврача.
Особое чувство охватывает, когда дверь горкома закрывается за тобой. Внутренне подтягиваешься. Сегодня к этому чувству примешивалось новое — тревога. Удивляло одно: зачем главный взял с собой студента? Э-э, философ, зачем да отчего. Был под рукой — вот и прихватил «для практики»…
Чуднов окинул меня беглым взглядом, не отстал ли, и прошел вперед, повернув с лестничной клетки направо. Тишина ковровых дорожек. В конце длинного коридора блестел высокий прямоугольник окна. Вдоль коридора все время тянуло ветерком, несильно, но настойчиво, как будто сюда непрерывно нагнетали свежий воздух. Идя за Чудновым, я увидел через полуоткрытую дверь конференц-зал. Сейчас там не было никого, но воображение мгновенно вызвало в памяти собрание партийного актива нашего района в Москве, и мною овладело ощущение силы и товарищества.
Молодежь часто спорит о счастье… Да вот же оно, счастье: быть в коллективе единомышленников. Генерал, рабочий, академик, студент — здесь все равны. Звания, почетные титулы — все оставлено дома. С собою лишь совесть и партбилет. Но сегодня…
Михаил Илларионович похлопал по карману брюк, привычно проверяя, на месте ли фонендоскоп, постучал в дверь с табличкой «Секретарь ГК Е. А. Погребнюк» и, открыв ее, подтолкнул меня вперед.
Женщина за столом кивнула нам и, сказав, певучим голосом украинки: «Садитесь, Михаил Илларионович», продолжала разговор с товарищем, сидевшим напротив нее в кресле. Чуднов тяжело опустился на стул, я взглянул на него, стараясь хоть по его лицу угадать, в чем же все-таки дело. Он не поднял глаз.