Человек должен жить
Шрифт:
Мы пересекли поле и были уже в парке. На танцплощадке буйствовала радиола, а когда она утихла, я снова услышал дуэт Вали и Каши. Голоса доносились издалека, слабые, но слаженные:
…Пел недаром за рекою, За рекою соловей…Из-за расстояния голоса были неясные, как легкий туман над водой в погожий вечер. «Пел недаром…» А может, даром? Может, напрасно все это, Игорек? Не сделал ли ты опрометчивый шаг? Скорее
— Какая Валька счастливая! — сказала Нина. — А ты счастливый, Коля? У тебя есть кто-нибудь в Москве? Да?
— Я же не москвич. Я из Кировской области. И никого у меня нет, кроме стариков колхозников.
Я проводил Нину до ее дома. Она жила в рабочем поселке за железнодорожной станцией. Мы шли темными пустырями. Освещенная дорога осталась далеко слева. Лягушки прыгали из-под ног. Нина визжала и прижималась к моей руке. Тропинка привела нас к изгороди из сухих еловых веток.
Закрыв за собой плетеную калитку, уже из сада, Нина сказала:
— Знаешь, какой ты? Знаешь?.. Ты старый!
Я от души рассмеялся.
Большие окна больницы ярко освещены. Прямоугольники света лежат на угомонившемся дворе. Кто-то высокий и узкий, опустив руки в карманы халата, скучающе ходит под окнами. Привлеченный звуком моих шагов, он останавливается, рука вылетает из кармана.
— А! Один кавалер явился. Правильно, Николай! С этой сестрицей стоит повозиться. Будет что вспомнить на пятом курсе… Да и вообще… человек живет один раз. — Гринин одним движением — указательным и большим пальцами — приглаживает усы.
— Ты что, всерьез? Или разучиваешь роль? — спросил я.
— Не прикидывайся простачком. Знаем мы вас, идейных. На собраниях правильные речуги откалываете, а после собраний…
— Договаривай, если есть что за душой. Ну? Что с тобой сегодня, парень?
— Подежурь за меня, будь другом! Не могу сегодня дежурить.
— Почему не можешь?
Гринин неопределенно покачал головой.
— Ну нет! Ничего, что не хочется, умей себя переломить. А пока спокойно, иди-ка, парень, лучше спать.
— Сначала Кашу дождусь. Давно не видел.
Среди ночи меня разбудил стук в окно. Высунулся в форточку: санитарка хирургического отделения.
— Привезли ущемленную грыжу, слышите? — Край белого халата виднелся из-под короткого пальто.
— Спасибо! Сейчас идем.
Игорь спал чутко, как заяц. Едва моя рука коснулась его плеча, он открыл глаза и спросил:
— В больницу?
— Да, санитарка прибегала. Но, я думаю, тебе лучше…
— Никаких «лучше», Николай, — перебил он и выскочил из-под одеяла.
Луговой лежал спокойно. Лишь иногда по его лицу видно было, что ему больно. Гринин оперировал хорошо, очень хорошо. Даже при самом строгом наблюдении не к чему было придраться. Сейчас и я в душе согласился с Василием
— Ты только подумай, Николай, — сказал Каша, когда мы вернулись в общежитие и снова растянулись на койках, — Юра сделал за сутки две операции. А мы…
— И мы, Игорек, скоро будем делать. Вот увидишь!
Не завидую Юрке: трудно ему додежуривать ночь, когда кругом пусто, покрасоваться не перед кем. Одинокий триумфатор — роль явно не для него.
Проснулся я в десять утра. Было воскресенье. Не спеша мы оделись и пошли с Кашей в столовую. Завтрак давно остыл. Я послал Игоря с кастрюлей на кухню, чтобы он разогрел картофель. Он дошел до двери и возвратился, сказал, что повар вряд ли согласится разогревать. Тогда мы пошли вместе.
Повариха встретила нас вопросом:
— Из-за девочек проспали? — И поставила кастрюлю на плиту.
Игорь так густо покраснел, что его волосы, казалось, стали белыми. Я сказал:
— Почему бы и нет? Да, Игорь?
Он уже оправился от смущения, проговорил:
— Конечно.
— На свадьбу не забудьте пригласить, — сказала повариха и сняла с раскаленной плиты нашу зеленую кастрюлю.
После завтрака Игорь моментально исчез, я даже не успел предложить ему пойти со мной позагорать. Как и вчера, день выдался яркий, солнечный. Одному пойти придется. Только в отделение зайду на минутку.
Сестры куда-то подевались. Открыл ординаторскую: Золотов стоит возле стола и сосет конфету. На столе на брошенных обертках играют шишкинские мишки в лесу. Бедный художник. Куда ни глянь — везде «мишки», даже на оригинал смотреть неохота.
— Операций не будет? — спросил я у Золотова.
— Вот и пойми вас. — Он сердито взглянул на меня. — То просите самостоятельных операций, а то бежите из больницы, как из ада.
— Не понимаю. В чем дело, Борис Наумович?
— Этот ваш напарник… Как его?.. Я предложил ему ассистировать. В роддоме у женщины аппендицит. Так он бегом. Если б вы видели, как он бежал! На свидание спешил. Только перед свиданием так блестят глаза. Даже у стариков. Но у них сложнее. Они подлечиваются, а потом идут к молодухе. Вы не…
— Если не возражаете, буду вам ассистировать, — прервал я Золотова, чувствуя, как закипает во мне неприязнь.
Он вскинул на меня глаза, но сказал спокойно:
— Пожалуйста. Пойдемте мыть руки.
Операция быстро закончилась. Вот оно, воскресенье врача! Одну отоперировал, привезут вторую, третью больную. И так всегда, и так всю жизнь. И к этому нужно быть готовым.
Уплотненный вышел денек!
Зашел Чуднов, встревоженный, запыхавшийся, и попросил Золотова посмотреть больного, поступившего только что в больницу с неясным диагнозом. Я пошел вслед за ними в приемный покой.