Человек и пустыня
Шрифт:
— А ты скорей поезжай, дядя!
— Гляди, народ-то все кучками, кучками. И полиции везде сколь…
Дом, где жила Сима, был необыкновенно мрачный — длинный, серый, сырой. Подниматься пришлось на шестой этаж, на лестнице пронзительно пахло кошками. Виктор Иванович задохнулся. Сима была дома. Она вышла в коридор. Глаза у ней были круглые и красные пятна рдели на щеках.
— Ты? Это ты? В такое время?
Она судорожно уцепила руку Виктора Ивановича, точно не верила глазам, и поспешно повела его по коридору, шепча горячечным
— У меня гостья. Ранили сегодня. Ты молчи!
На кровати, разметавшись, лежала девушка с растрепанными черными волосами. Она попыталась подняться навстречу.
— Вы доктор? Наконец-то!
— Успокойся, Катя! — сказала Сима. — Доктор сейчас придет.
Девушка опять упала головой на подушку, отвернулась к стене.
— Ранили в плечо, — прошептала Сима.
— Почему же доктора нет?
— Послали за своим. Нельзя первого встречного. Скоро будет. Ты пришел очень кстати. Во-первых, дай денег, а во-вторых, сейчас же увези вот это.
Она пнула ногой в газетный тюк, лежавший на полу.
— Это что?
— Литература. Увези. У нас может быть обыск.
Она говорила властно, нетерпеливо, она торопила.
— Куда же я увезу? Я живу в гостинице.
— Вот и увези в гостиницу. У тебя, во всяком случае, обыска не будет. Миллионеров пока не обыскивают. А нас ты спасешь. Ну же, скорее! Дворник видел, как мы вели раненую. Боюсь, нагрянет полиция. Завтра я к тебе приду. Ты где остановился? А, знаю! Давай же деньги! Бери литературу!
Не решаясь отказаться (а очень хотелось отказаться), Виктор Иванович с тяжелым тюком в руке вышел на улицу. «Вот положение, дьявол возьми». Два дворника стояли у ворот. Они посмотрели на него, переглянулись. «Сейчас остановят». Он шел неторопливо, важно: «Скандал не скандал, а нести надо… Полицейские стоят. А, ничего не поделаешь!»
— Барин, пожалуйте! Прокачу! Куда прикажете?
И, всем телом чувствуя, что наступает спасение, Виктор Иванович голосом барственным, чуть-чуть подражая Ивану Саввичу, приказал извозчику:
— На Невский, угол Литейного.
Дорогой он все старался сделать беззаботное лицо, незаметно полами своей шубы прикрывал тюк, словно боялся, что полицейские заметят тюк даже через полость. Портье гостиницы внес тюк в номер. Виктор Иванович холодно и повелительно приказал поставить тюк у стола. Портье поставил, вышел. Виктор Иванович поспешно перетащил тюк за перегородку, к кровати, потом запер номер и спустился в ресторан, переполненный офицерами, декольтированными дамами, господами в сюртуках и фраках. За соседним столиком толстый генерал хриплым голосом говорил о японских деньгах. «Опять эти деньги. Нет дыма без огня! Неужели Сима тоже? Не на японские ли деньги отпечатана эта литература?»
Подошел Иван Саввич:
— Где вы были? Я уже забеспокоился. Пожалуйте ко мне! Надо будет потолковать.
У Ивана Саввича собрались все десять, писали, слегка спорили и, споря, все оборачивались к Виктору Ивановичу, ждали,
Улица уже была тиха, когда он пришел к себе. Лишь под окнами еще ездили конные — слыхать было, как цокали по торцам копыта.
Прием у министра был неожиданный. К делегации вышел не сам министр, а чиновник в синем сюртуке, с крестом на шее, с баками, похожими на две седые сосульки, с бритым подбородком, гладко причесанный. Скрипучим голосом, едва разжимая тонкие губы, он сказал:
— Господа! Ввиду исключительных событий его высокопревосходительство, господин министр внутренних дел, принять вас сегодня не может, несмотря на его крайнее желание. Господин министр поручил мне передать вам, что ходатайство ваше об отмене стеснений старообрядцам будет рассмотрено в самые ближайшие дни. Господин министр надеется, что вопрос будет разрешен в благоприятном для вас смысле. О том или ином постановлении министерство будет иметь честь вас уведомить. Что касается ваших верноподданнических чувств, то его высокопревосходительство повергнет их к стопам его императорского величества…
Чиновник говорил ровным скрипучим голосом, раз заученным тоном, и лицо у него было бесстрастное, как неживое, глаза уставились в одну точку поверх голов, будто говорила машина, а не человек. Иван Саввич издал носом неопределенный звук, хотел возразить. Кто-то позади крякнул. Чиновник поклонился, повернулся, ушел… Когда депутаты спускались с лестницы, — все с обиженными лицами, потому что не ждали такого приема, — депутат с Урала пробасил:
— Про какие это верноподданнические чувства он толковал?
— А в нашем адресе-то! Там есть… упоминается.
— Ишь ты, сволочь! Ему скажи «здравствуй», а он будет потом говорить, что ты целовал у него сапоги. Вот они, чиновники!
— Нет, господа, позвольте! — заговорил Виктор Иванович. — Это же… я не понимаю даже. Это же оскорбительно! Мы наткнулись на какую-то стену. Так невозможно!
Иван Саввич пожал плечами:
— Признаюсь, я тоже не ожидал. Но что делать?
— Они, вероятно, хотят, чтобы мы присоединились к тем, кто вчера кричал на Невском?
Возмущенно разговаривая, депутаты шли по улице, сани гуськом следовали за ними.
— Что ж, поедемте в гостиницу, обсудим. Теперь во всем городе идут съезды и совещания. Земцам запретили собираться, а они все-таки собираются.
И, спохватившись, Иван Саввич быстро заговорил:
— Я, пожалуй, съезжу в два-три места, понаведаюсь. А вечером, господа, мы опять соберемся у меня.
Он позвал своего извозчика, уехал. Делегаты, покашливая, боясь взглянуть один на другого, поехали в разные стороны. Виктор Иванович пешком вернулся в гостиницу. Его знобило от обиды.