Человек и пустыня
Шрифт:
В коридоре его ждала Сима в беличьей шубке с огромной муфтой, в серой шапочке.
— Сима, здравствуй! Рад тебя видеть. Представь, сейчас к министру ходили. Ну, и околпачили же нас! То есть никогда такой обиды я не испытал!
Сима радостно засмеялась:
— А вы что ждали? Вас медом кормить будут?
— Но это же возмутительно! — Он стоял перед ней огромный, говорил громко, во весь коридор. — Кто мы? Социалисты? Революционеры? Мы самые благонадежные люди, и вдруг какой-то безгубый чиновник говорит нам скрипучим голосом: «Его
— Ха-ха! Как я рада!
— Чему ж ты рада?
— Я рада, что вы, толстосумы, попадаете на одну полочку с нами, революционерами.
Виктор Иванович пристально посмотрел на нее. Задорная, оживленная, Сима все улыбалась, и в глазах у ней — больших, карих, смеющихся — плясали бесята.
— Ну, это вряд ли!.. Чтобы с вами?.. Нет, нет! Кстати, по городу говорят про деньги, полученные студентами и рабочими из Японии.
Сима нахмурилась.
— Ты уже слышал? Вот видишь, какую клевету пускают эти безгубые чиновники!
— А ты уверена: это клевета?
— А ты как думаешь?
— От чиновника я слышал. Потом от генерала…
— Потом от жандармов услышишь. Клевещут как раз люди известного сорта.
— Ну, перестанем об этом. Скажи, как твоя раненая подруга?
— Ничего, рану перевязали, поехала домой. А я к тебе. Ты, конечно, дашь еще мне денег.
— Денег — с удовольствием. Но только, пожалуйста, не заставляй меня возить твою литературу…
Они сошли вниз, в ресторан. Сима — в барежевом платье, подтянутая, ловкая — осмотрела блестящую толпу крашеных дам, офицеров, фраков, передернула плечами. Три офицера, сидевшие за ближним столиком, смотрели на нее пристально, один восхищенно прищурил глаза. Виктор Иванович провел Симу к столику у окна.
— Однако, горе горем, а эти живут, как всегда!
Сима незаметно кивнула головой на дам, на офицеров.
— Ну, будет, будет тебе! Ты лучше расскажи, что слышно.
— Что? Сегодня получено сообщение: порт-артурская эскадра погибла окончательно. Скоро Порт-Артур будет взят. Послезавтра будут судить Сазонова за убийство Плеве…
Она понизила голос, сказала с угрозой:
— Мы собираемся там побывать.
— Но чего вы добиваетесь?
— Мы добиваемся республики.
— Даже не конституции?
— Конституция при наших условиях мало что даст. Ограничить царя? Но у нас и без того царь ограниченный. — Она постучала пальцем себя по лбу.
Она говорила вполголоса, она не махала руками, как обычно, но ее глаза блестели остро, сердито. Виктор Иванович увидел в них фанатичное, что уже однажды видел в глазах Токо-токо.
Полчаса спустя, провожая ее (портье нес тюк с литературой), Виктор Иванович сказал:
— Ты береги себя, Сима! Помни, что у тебя есть мать, хотя и не родная, есть друзья. Не надо тратить себя напрасно.
— Не беспокойся, Витя, напрасно себя я не потрачу. Я тебе уже говорила. Если случится со мной что, знай…
Она
— Не увидимся, может быть. Прощай!
Она крепко, энергично пожала ему руку, пошла по лестнице вниз и на ходу застегивала перчатку.
Виктор Иванович смотрел ей вслед. Он чувствовал, как опять все в душе у него необыкновенно спуталось. В номере он сел в кресло у окна, развалился — точно расслабленный. С одной стороны, этот чиновник, — при мысли о нем у Виктора Ивановича холодело в груди от ненависти, — а с другой — беспокойная, бурная Сима… Он готов был идти на все, чтобы сломить эту силу — чиновника, силу черную, холодную. И в то же время Сима пугала.
Иван Саввич вернулся поздно вечером. Депутаты ждали. Иван Саввич был взволнован. Он рассказал, что земцы собираются в частной квартире, не раз посылали депутатов к министру, но пока все неопределенно.
— Обещают много, не дают ничего.
— Что же нам делать? Нам пока придется уехать домой, выждать, но во всякий день быть готовыми приехать сюда снова.
«И здесь неясно, будто между двух стульев сидишь».
И впервые за все время Виктор Иванович сердито посмотрел на Ивана Саввича.
VI. Дома
Домой Виктор Иванович приехал в самый обед. Его встретили торжественно: уже было известно, что он в числе десяти ездил из Москвы в Петербург как депутат от всего старообрядческого мира. Все вышли из-за стола, сгрудились в передней. Ваня, Вася и Соня раньше других обцепили отца, орали: «Папа! Папа!» Василий Севастьянович прибежал за ребятишками, жена, мать и теща и потом уже — самый последний — улыбающийся Иван Михайлович. Галдели все разом. И взрослые повторяли на разные лады одну фразу:
— Как ты похудел!
Перед вечером Василий Севастьянович гонял кучера с записками к попу Ларивону, Волкову, к Разорвеннову, сзывал послушать столичные вести. Пришли одиннадцать человек — цветогорские тузы, и Виктор Иванович неторопливо рассказал им: про Москву и Ивана Саввича, про Петербург и тонкогубого бритого чиновника.
— Обещали в ближайшие недели все сделать, полную льготу дать.
Он из гордости не сказал всего: не сказал о скрипучем, равнодушном голосе чиновника (почему-то особенно обидном), ни о своей растерянности. Когда он рассказал про стычки на Невском, все забеспокоились. Волков пристукнул кулаком по столу, воскликнул:
— Обещали! Это вроде как тигр под ногой у слона: отпусти только — все для тебя сделаю. Боится, как бы кишки ему не выпустили! Они теперь всего наобещают, а сделать ничего не сделают.
— Теперь сделают, — твердо сказал Разорвеннов. — Нам ходу нет никакого.
— А вот, братие, что же происходит с Россией-то? — загудел поп Ларивон. — Уж ежели на Невском — в самом сердце — бунтуют и дерутся, что же удивляться, ежели Порт-Артур сдался? Ведь это что же? Погибель наша. Куда там бороться с японцами!