Человек и пустыня
Шрифт:
Все тревожно уставились на Виктора Ивановича.
— Признаюсь, меня самого гложет эта мысль. Но что делать? Я не знаю. И никто не знает, с кем я ни говорил. Все обозлились на правительство. За все время я только и слыхал в защиту правительства два слова — от облезлого старого чиновника и еще от генерала. А то все против. Дворяне, земцы, чиновники, рабочие, купцы, студенты… Всем надоел этот лживый режим. Сплошь ругают. В Москве запасные солдаты устроили бунт.
Он говорил долго, он рассказывал факты, он
— Такое время: надо бы его защищать, а как начинаешь говорить в защиту, на тебя все как на безумца смотрят. Да и сам чувствуешь: не там выход.
— Да-да, — задумчиво протянул Волков, — насолили цари и министры. Ровно о бешеных собаках — и доброго слова о них ни у кого не найдется…
Расходились от Андроновых потревоженные, с сумраком на лицах.
Когда за последним гостем закрылась дверь, Василий Севастьянович сказал Виктору Ивановичу:
— А ты ведь тоже за бунтарей тянешь.
Виктор Иванович передернул плечами:
— Я сам хорошенько не пойму, что со мной. И возмущаюсь бунтарями — не вовремя бунтуют, а как подумаю про нашу жизнь, сам готов на стену лезть.
— Ну, дела! — тихонько воскликнул Василий Севастьянович. — Я тоже… чего-то все не по себе — будто не хозяйственно у нас, будто дураки сидят в правителях.
И все трое расхохотались.
В спальне, раздеваясь, Елизавета Васильевна сказала мужу:
— Сегодня я все смотрела на тебя и не узнавала. Ты какой-то новый. Мне все думалось: я тебя знаю, знаю всего, и вот… какая-то сторона новая появилась у тебя.
Дни пошли по-новому тревожные. Ждали теперь напряженнее: вот-вот придет. И в тревоге и ожидании у всех валилось из рук дело — будничное, обычное, самое нужное. Виктору Ивановичу казалось: все сдвинулось с привычных мест, плывет, плывет, а куда? — не разгадать.
В середине декабря газеты принесли царский указ: крестьянам равенство перед законом, «печать не утеснять излишне», исключительные законы о раскольниках смягчить…
Слова в указе были туманные, будто не по-русски написанные. У Андроновых читали вслух, гадали, что в жизни изменит указ.
И в тот же день в той же газете был напечатан строгий приказ правительства, чтобы думы — городские и земские — не смели касаться общеполитических вопросов.
Василий Севастьянович, по обыкновению, вспыхнул:
— Указ да приказ, дьявол, помилуй нас! В дурачки, что ли, они играют?!
— Только-то? — протянул Иван Михайлович. — А я-то думал: на самом деле льготы дадут.
— Теперь надо ждать беды! — решил Василий Севастьянович. — Никто теперь верить не будет ни царю, ни министрам.
Виктор Иванович живо откликнулся:
— Чего я боялся, то и случилось!
На
Ныне, получив сторублевку, студенты переглянулись, замялись нерешительно.
— Мы бы хотели с вами поговорить, — сказал рыжий студент.
— Тогда пожалуйте ко мне в кабинет, — пригласил их Виктор Иванович.
И в кабинете, усадив всех троих, спросил:
— В чем дело, коллеги?
Рыжий кашлянул в кулак, заговорил:
— Наш сбор в текущем году не будет отдан бедному студенчеству. И мы хотели бы предупредить вас об этом. Вы сами — старый студент, вы даете много, и вот…
— Кому же вы отдадите деньги?
Рыжий пониженным голосом, будто боясь, что его могут услышать посторонние, сказал:
— Сборы мы жертвуем в пользу политических деятелей.
— Ну… меня это… не касается. Я жертвую на бедных студентов, а куда пойдут деньги дальше, я не знаю и знать не хочу. Поняли? Конечно, ввиду усилившейся нужды студентов я могу еще прибавить к своей обычной сумме…
Он порылся в ящике письменного стола, достал ещё две сторублевки, подал рыжему, всё улыбаясь. Рыжий, тоже улыбаясь, взял деньги. И черный улыбнулся. Панов, сидевший в дальнем углу, молча издали смотрел на них.
— От имени нашей группы позвольте поблагодарить вас, — сказал рыжий.
— От какой группы?
— От имени цветогорских социал-демократов.
— А-а, — удивленно протянул Виктор Иванович, — уже есть в Цветогорье такая группа?
— И также от группы социалистов-революционеров, — поспешно сказал черный. — Мы тоже благодарим.
Когда студенты ушли, Виктор Иванович позвал жену, рассказал.
— Пожалуй, не стоит ходить на такой вечер, — решила Елизавета Васильевна.
— Почему? Наоборот! Идти надо. Это нам создаст некоторую популярность.
— А ты решил гнаться за популярностью?
— Не то чтобы гнаться, а так… пусть и нас знают.
И настоял: оба были на вечере. Их встречали с особенным почетом, и почему-то их особенно старательно благодарил акцизный чиновник Александров.
А дней через пять в контору к Виктору Ивановичу пришел студент Прошкин — в потертой шинельке, улыбаясь кривой, озябшей улыбкой.
— Вы пожертвовали триста рублей в пользу бедных студентов. Я знаю…
Он от смущения задохнулся.
— Ну и что же?
— Ну, эти деньги не попали к бедным студентам. Бывало, я уезжал — увозил рублей шестьдесят отсюда. Мне хватало на три месяца. А ныне мне не дали ничего.