Человек из грязи, нежности и света
Шрифт:
– Да, оставьте вы меня в покое, – рассердился Эскин, вырвав свои руки, и пошел открывать дверь.
– Он здесь?! – сразу с порога спросил Зэбка.
Сзади него стояли как два сторожевых пса хмурые санитары.
– Да, нет, он уже удрал, – развел руками Эскин, – я же не ненормальный, чтобы ему дверь открывать!
– Ну, смотрите, – мрачно взглянул на него Зэбка, – в случае чего, я вас не знаю!
– Я вас тоже, – улыбнулся Эскин.
– А кто это у вас там плачет?! – с подозрением прислушался
– Жена, – вздохнул Эскин, – до сих пор жалеет своего полоумного мужа! Все забыть никак не может!
– Ну, у вас и семейка! – иронично с усмешкой поглядел на него Зэбка, и, не подав ему руки, ушел вместе со своими санитарами.
– Спасибо вам, – горячо затряс руку Эскина Амулетов, когда он вернулся в комнату.
– И что мы теперь будем с ним делать?! – вышла из спальни сердитая Соня.
– Хотите, я вам буду полы мыть, стирать, готовить, – предложил Амулетов от страха или от почтительного уважения к ним, он даже встал на колени.
– Соня, я уже не могу думать, – пожаловался Эскин, усаживаясь за стол.
– Ну и не думай, – хмыкнула Соня, усаживаясь к нему тоже за стол.
– Тут еще осталось, – Эскин с удовольствием разлил себе и Соне по полбокала конька.
– А мне как, вставать?! – спросил их Амулетов.
– Что хотите, то и делайте, – усмехнулся Эскин и чокнулся с Соней, – за этот распроклятый день!
– И эту распроклятую ночь, – добавила Соня.
– Мне как, вставать или не вставать?! – завопил, стоящий на коленях, Амулетов.
– Ну, вставай, только не шуми, – нехотя отозвался Эскин и выпил коньяк.
Соня тоже выпила и молча с улыбкой, наблюдала за Эскиным и за Амулетовым.
– А теперь мне что делать?! – спросил, поднявшийся с колен Амулетов.
– Снимать штаны и бегать! – пошутил Эскин.
Амулетов с быстрой готовностью сбросил с себя брюки с трусами и забегал вокруг стола.
– Может опять позвонить Зэбке?! – спросила Соня.
– Нет! Не надо никакого Зэбку! Только ни Зэбку! – заорал Амулетов.
Соседи следом застучали в стену, а Эскин тупо глядя перед собой, молча проследовал в ванную. Ему захотелось принять ванну и как следует успокоить свои нервы.
– Але, Зэбка, приезжай, мы его впустили! И сейчас он наполовину голый бегает по квартире!
– Я-то тут причем?! – вдруг заорал в трубку Зэбка и отключился.
Эскин со злобой открыл кран, набирая себе ванную.
Потом, не дожидаясь пока ванная наполнится водой, встал под душ. Теплая вода сладко успокаивала Эскина.
Временами ему казалось, что он и сам стал этой водой, а теперь вместе с ней стремительно уносился в океан.
– Уф! Уф! – отдувался он, едва слыша за дверью какой-то шум.
«Вот так бы стоять вечно под этой теплой водой и ничего не делать!», – подумал он.
– Эскин, он меня насилует! – истошно
Эскин мигом выскочил из ванной, и как был голым, залетел в комнату.
На полу в комнате Амулетов уже вовсю трахал его Соню, а Соня уже не кричала, а лежала под Амулетовым, широко раскинув руки и блаженно улыбаясь, прикрыв ресницами бесстыжие глаза.
– Сволочь! Как же тебе легко превратиться в животное! – вслух подумал Эскин, и наспех одевшись, выбежал из квартиры.
Холодная ночь опутывала весь город, а он один бродил по улицам, засунув руки в карманы.
Лужи слез грустного дождя лежали повсюду как его собственная печаль, печаль в диком одиночестве и достающаяся в этот час одним только звездам.
«Солнце рано или поздно остынет и ничего не будет, – с видимым удовлетворением подумал Эскин, – а ничего и не должно существовать!
Возможно, что этот мир возник как какое-то недоразумение, вследствие самых непредвиденных сил?! Возможно, везде был какой-то промах со стороны Господа Бога! То есть Бог-то уже заранее думал о каком-то мире, но вовсе не о таком, в котором пребывал Эскин.
Единственное, что его сейчас утешало, что мир этот обязательно исчезнет. А раз исчезнет, то и его – Эскина страдание совершенно бессмысленная вещь.
Выходит, вся жизнь – это бессмысленное страдание одной или нескольких таких же беспомощных тварей.»
Он уже вернулся к дому и увидел, как под фонарем у подъезда Зэбка и двое санитаров запихивают в свой серый фургон с решетками на окнах, упирающегося и наполовину голого Амулетова.
Он быстро подбежал к Зэбке и попытался с улыбкой пожать ему руку, но Зэбка с грубой усмешкой оттолкнул его от машины и резко хлопнул дверью кабины, и они уехали, забрызгав его грязью.
Эскин старался ни о чем не думать и когда оттирал свое лицо от грязи, и когда поднимался в лифте к себе домой.
Он открыл дверь своим ключом, и вошел молча. Соня сначала робко вышла из кухни, а потом с громким плачем бросилась ему на шею.
– Я не виновата, не виноватая я, – шептала она.
А Эскин стоял, не шелохнувшись, как изваяние.
В эту минуту он хотел просто провалиться сквозь землю. А как можно вообще провалиться, если только убить самого себя?!
Глава 25. Смешные дети безумной любви
Эскин остался жить с Соней, но жил он с ней теперь как сомнамбула, в каком-то странном и липком дурмане, жил как по инерции.
По инерции пил, ел, по инерции говорил и даже совокуплялся по инерции. Как будто в его голове, как у Амулетова какая-то ее самая драгоценная часть перестала существовать. И было в его лице теперь что-то жалкое и скорбное, как у человека, приготовившегося всю жизнь просидеть в клетке.