Человек из грязи, нежности и света
Шрифт:
Соня или не замечала или старалась не замечать такой подчеркнутой отстраненности Эскина.
Она, возможно, так радовалась, что Эскин остался с ней, что никак не могла разглядеть в нем несчастного человека.
Боясь его потерять, а может, стремясь таким образом заретушировать его память, она все последние дни и ночи пыталась закормить Эскина собой, своим волшебно-сексуальным телом.
Ее излюбленная поза – сверху, позволяла ей ощутить не только удовольствие, но и какую-то власть над Эскиным.
Порой она своим телом воспроизводила такой бешеный темп, что
Ему как будто что-то мешало излить свое семя в нее, и если бы Эскин не проводил с ней все дни и все ночи, Соня могла бы подумать, что у Эскина есть другая женщина.
Все эти дни по телевизору продолжали показывать реалити-шоу с участием его отца.
Отец продолжал, оставаясь за дверью сауны, объясняться в любви этой кривоносой, но в его голосе появилась какая-то монотонность. Временами отец громко ржал, булькал бутылкой и говорил, чтобы она перестала разговаривать с телевизором.
Тут же появлялась на экране какая-то заставка, и телеведущий мягким нежным голосом сообщал, что отец Эскина немного утомился и буквально через минуту придет в себя, и действительно через минуту отец Эскина опять монотонным голосом признавался своей кривоносой в любви.
Эскин часто ловил себя на мысли, что он каким-то невероятным образом повторяет судьбу своего отца и все его ошибки, будто в него с детства вместе с речью и любовью отца зашла злая ирония судьбы.
Порой он представлял себе ее невидимые контуры то в пространстве, а то на теле Сони, словно в узорах ее кожи пряталась злая неведомая стихия, уводящая его в ту потустороннюю даль, из которой уже ничто не возвращается назад. Через несколько дней ему пришла повестка из военкомата, но Эскин распечатал ее спокойно.
Соня, напротив, разволновалась.
Она тут же взяла с него клятвенное обещание, что он никуда не пойдет, и сама пообещала его прятать до тех пор, пока не родит.
– Вот рожу и пусть только кто-нибудь попробует тебя тронуть пальцем! – говорила она в запальчивости. Эскин улыбался.
Его веселила непревзойденная Сонина страстность.
Мягкая женственная округлость ее живота и груди постоянно напоминали ему о ее греховной сущности, а покрытая огненно-рыжими волосами голова, подмышки и лобок вообще превращали ее в горящую фурию.
Эта фурия всегда с необыкновенной охотой взбиралась на него и вытворяла на нем такие пассажи, что другой бы человек на его месте заорал бы нечеловеческим голосом, но Эскин оставался катастрофически напряженным, как будто ему что-то мешало излить в нее свое семя…
Соня чувствовала это и страдала.
Она пыталась водить Эскина в музеи и театры.
Эскин покорно шел за ней куда угодно, но везде где бы они не были, он смотрел не на картины и музейные экспонаты, а на Соню, причем смотрел не враждебно и не любовно, а со странным чувством стыда, он откровенно ее стыдился, как стыдятся собственных грехов, иными словами она была для него воплощением его же грехов, и по-видимому ему казалось, что все, кто на них глядит в эту минуту, уже представляют себе их порочную связь,
Еще через неделю к ним пожаловали работники военкомата вместе с сотрудниками милиции, но Соня уже успела спрятать своего Эскина в шкафу.
Они ее очень хмуро и дотошно расспрашивали, где можно найти Эскина. Она им объяснила, что снимает эту квартиру у Эскина вместе со своим мужем, а Эскин здесь уже более трех месяцев не появляется, с того момента, как получил от них плату за квартиру, за год вперед.
Эскин, сидя в шкафу между своим костюмом и Сониным платьем, изумлялся ее изворотливости.
«Наверное, зелен я для нее, – думал он, печалясь, – душа у нее опытная, зрелая, как само тело!» И всю эту жизнь она с полслова понимает, не то, что он, все еще витающий в облаках и постоянно ударяющийся о землю!
Когда они ушли, и Соня открыла шкаф, расстроенный Эскин продолжал мрачно сидеть, кусая нижнюю губу, из которой уже текла кровь.
– Да, ладно, что ты так боишься! – засмеялась Соня, – Со мной не пропадешь!
Лицо у Эскина было бледное, а взгляд устремлен куда-то вверх, – и Соня перестала смеяться.
Эскин скосил глаза на Соню. Она нервничала.
Эскин понимал, что поставил Соню в тупик, но ему нравилось это делать, хотя бы в отместку за свои переживания, ведь Соня всегда обманывала его и всех остальных ради собственного наслаждения.
Даже с его отцом она не постеснялась лечь в постель, можно сказать, в присутствии своего жалкого мужа.
Еще Эскину казалось, что Глеб потерял себя как личность благодаря Соне, и боялся, что его ждет то же самое.
А временами казалось, что и отец спятил исключительно от близости с Соней, даже его покаянное письмо было наполнено теми же самыми нелепыми восторгами, которыми всегда полнилась душа Сони.
– А ты знаешь, что ты идиот, – вдруг сказала Соня.
– Почему?! – удивился Эскин.
– Потому что только идиоты не умеют прощать и живут только своей обидой!
– Ты грязная шлюха! – немного подумав, сказал Эскин.
– Что же ты тогда меня не бросаешь? – усмехнулась Соня.
– Неохота в армию идти, – попытался улыбнуться Эскин и тут же получил пощечину. Соня быстро хлопнула дверью, выскочив из квартиры.
«Она это специально», – подумал Эскин, выбегая за ней.
Она просто привязывает его к себе, и с этим ничего не поделаешь! Вот, как маняще шевелятся во время бега ее ягодицы, обтянутые джинсами!
И между этими мелькающими полушариями и ногами такая манящая нежная вечная пустота!
Неужели весь смысл жизни и заключен в этом безмолвном притяжении?!
Он быстро догнал ее и поцеловал.
Она попыталась отвести от поцелуя свое лицо, но стоило только раз прикоснуться к ее губам, и она уже растаяла!
«Как быстро она тает от нежных прикосновений. Кругом ходят люди, а мы стоим, как в тумане и никого не видим кроме себя!»
Еще бы немного, и Эскин бы ее раздел, но его удержала чья-то тень, это была тень исхудавшего и покрытого густой шерстью с бородой Глеба.