Человек из Вавилона
Шрифт:
— Говори прямо, Занкан, ради чего побеспокоился.
— Ради праздника, который мы сейчас празднуем, — ради Песаха. Не стоит в Песах поднимать рабов и переселять их в другое место. Дай им эту неделю! Семья Микелы и через десять дней с радостью примет приданое.
Сагирисдзе рассмеялся в ответ.
Занкан вернулся домой и, пока отходил ко сну, прокручивал в голове разговор с амиром, его недомолвки, жесты… Но, увы, так и не смог ничего для себя уяснить. Он был все еще раздражен, и сон не шел к нему. Занкан не любил, когда его использовали как источник сведений, а самого не посвящали в суть дела.
Иошуа
Бачевой и Ушу владело такое чувство, будто они давным-давно знают друг друга. После конных состязаний Тинати стала для обоих самым дорогим, самым незаменимым человеком, настолько дорогим, что представлялась им ангелом, ангелом, спустившимся с небес к ним на помощь. В доме у Тинати они отдыхали душой, даже если бывали там порознь, ибо присутствие второго подразумевалось само
Дни текли неторопливо, как мысли старухи. Бачева и Ушу были счастливы и только диву давались, каким насыщенным может быть каждый день — они виделись друг с другом, беседовали, шутили. Как-то раз Ушу взял в руки пальцы Бачевы. Какие чуткие, какие волшебные руки оказались у него! Бачева почувствовала, как на щеках у нее вспыхнул румянец.
Тайну влюбленных выдают обычно их взгляды, а не сующие не в свое дело нос любопытные. Вот и от Эстер, пестуньи Бачевы, не укрылось, каким восторженным стал взгляд ее воспитанницы, какой свет излучают ее глаза. Эстер крепкая и надежная, как старый дуб, с лицом, покрытым морщинами, добрым сердцем и руками, дарящими тепло, была нежно любима Бачевой. Однажды, в сумерки возвратясь домой, Бачева не в силах справиться с обуревавшими ее чувствами, приникла к груди старой няньки, и та спросила: «Неужели ты не скажешь своей Эсти, где проводишь дни до самых сумерек, и не кажешь носу, пока куры не усядутся на насест?» В ответ Бачева стала целовать нянькины морщины, но не произнесла ни слова. Через несколько дней Эстер, повязав головной платок под подбородком, строгим голосом спросила свою воспитанницу: «Почему ты мне ничего не рассказываешь?» И, ни во что не поставив ответ Бачевы — «Непременно расскажу, от тебя разве что-нибудь скроешь!», — Эстер со своей картлийской прямотой выдала Эфро, сопровождавшему обычно Бачеву: «Если ты сейчас же, немедленно не скажешь мне, куда ездит моя воспитанница, можешь считать, что с завтрашнего дня ты не работаешь у Занкана Зорабабели». А потерять работу у Занкана значило потерять многое, потому что прислужник семьи Занкана в сравнении с прислужниками других богатых семей имел то преимущество, что работал на Занкана. И раз уж Занкан держал его у себя, значит, доверял ему. А тот, кому доверял Занкан, в глазах окружающих считался человеком, достойным уважения. Эфро с той же картлийской откровенностью сообщил Эстер, что Бачева ездит к Тинати. Отец Тинати — вельможа Луарсаб находился в дружеских отношениях с семьей Занкана, и всем было известно, что Тинати и Бачева росли почти вместе.
Эстер была картлийской еврейкой — упрямой, хоть кол на голове теши, и правдолюбивой. Она решила проверить Эфроса и на другой день незаметно последовала за Бачевой. Напротив дома Тинати она спряталась за инжировым деревом, растопырившим свои ветви на самом пригорке. Впрочем, прятаться не было никакой нужды, дом Тинати с дубом перед ним стояли внизу, а инжировое дерево — на небольшом холме, и вся окрестность лежала перед Эстер как на ладони.
Когда пришло время полдника, Тинати, Ушу и Бачева вышли из дома, заливаясь смехом, сели на коней. Эстер, не замечанная никем, последовала за молодыми людьми. Бачева и Ушу смеялись не переставая. Эстер хорошо был знаком этот смех Бачевы — она смеялась так, когда чувствовала себя счастливой. Молодежь расположилась на поляне, покрытой сочной муравой, а Эстер устроилась в тени дуба. Невеселые мысли проносились у нее в голове: когда трое молодых людей встречаются друг с другом и из этих троих один юноша и две девушки, то одну из них этот юноша, с одной из них… Что за жуткие мысли лезут в голову пестуньи?! Одна из этих двушек не равнодушна к парню… Но кто из них? Будь это Тинати, зачем Бачеве каждый день ездить к ней? Да, она любит Тинати, предана ей, но… Нет, не стала бы она гостить у нее каждый день… Это могло бы не понравиться парню… Выходит, Бачева и этот юноша… Ну конечно, об этом говорит заливистый смех Бачевы, ее сияющий взгляд! По ее взгляду видно, что она избранница, а грусть в глазах Тинати говорит об обратном. Да это так, это любому ясно, не только умудренной жизненным опытом Эстер, но и зеленому юнцу. Что делать? Что предпринять? Это же позор! Дочь Занкана Зорабабели и сын грузинского вельможи… Эстер прекрасно помнит, с каким презрением смотрело население Петхаина на дочь хромого Шабата, когда она полюбила христианина, аробщика Вано. Тот тоже без памяти влюбился в нее, но его семья не пожелала Малку — почему иудейка должна быть нашей снохой. И черноокая юная Малка бросилась в Куру — такую мутную, бурную Куру, что не нашлось смельчака, который осмелился бы кинуться ей на помощь. А парень пристрастился к опиуму и стал его жертвой. Все это произошло в течение года, и история Малки осталась для жителей Петхаина как суровый урок, как предостережение.
Опечаленная, Эстер сидела под дубом, в отчаянии ломая голову, что сказать Занкану. Да и что она могла сказать — ей нет оправдания. Эстер виновата перед Богом и перед
Как-то вечером, когда они втроем сидели на балконе, Тинати с улыбкой как бы между прочим произнесла:
— Слышали, что заявил Саурмаг, твой отец? — Она повернулась к Ушу. — Эта гурия не войдет в мою семью.
— Нет, не слышал, — отозвался Ушу и тут же добавил: — А что другое мог сказать Саурмаг?
Казалось бы, разговор на этом должен был закончиться. Ну что могла сказать Бачева, самое большее, у нее погрустнели бы глаза, но это не устраивало Тинати, потому она продолжала:
— Так что, моя Баче, либо ты должна забыть Ушу, либо принять христианство. — Она улыбнулась, но услышала от Бачевы в ответ такое, что улыбка замерзла у нее не губах.
— А ты, пожалуй, права! Ну и что тут такого?!
— Что?! Ты действительно примешь христианство? — от волнения у Тинати пересохло во рту, и ей трудно стало говорить.
— А что тут такого? — повторила Бачева. — Разве не от нас, евреев, пошло христианство? Так я слышала. — Бачева была так искренна, так непосредственна, что потрясенная Тинати подумала: «Неужели она сделает это? Иудеи ведь так просто не изменяют своей вере!»
Опустив голову, Ушу слушал разговор Тинати и Бачевы, и сердце его полнилось радостью.
Неожиданно Бачева со словами — «Уже стемнело» — вскочила, вмиг сбежала вниз по лестнице и стремительно вышла со двора. Только она закрыла за собой калитку, как с улицы донеслись странные возгласы. А затем вдруг все перекрыл крик Бачевы. Она звала на помощь.
— Бачева! — нервно вскрикнула Тинати. Она бросилась к стене, схватила кинжал и сбежала во двор, кликнув по дороге слуг. Она даже опередила Ушу, который нагнал ее у калитки. На пыльной улице никого не было видно.
— Бачева звала на помощь, это была она! — Голос у Тинати дрожал от волнения. Под дубом кто-то застонал. Ушу бросился на стон — это был Эфро, из бедра у него шла кровь.
— Что случилось? Что случилось? — воскликнула Тинати.
— Ее похитили разбойники, потащили к Куре, — с трудом выговорил Эфро.
— Коня! — крикнул Ушу.
— Коня, быстро! — эхом отозвалась Тинати.
Когда она вскочила на свою лошадь, копыта коня Ушу уже высекали искры на дороге. Но Гванца Тинати была очень резвой и вскоре догнала Ушу.
Ушу нагнал похитителей у парома, который уже отходил от берега. Пришпорив коня, Ушу влетел на паром, на ходу стегнув плетью разбойника, схватившегося обеими руками за весло. Разбойник не дрогнул — выхватил кинжал и уже занес его над головой, чтобы всадить в Ушу, как случилось нечто неожиданное — Гванца в прыжке легко преодолела расстояние от берега до парома, и Тинати с воплем «Ты что делаешь, несчастный?!» так ударила бандита по руке, что чуть не отсекла ее. Тем временем подоспели и слуги Ушу. Они быстро управились с остальными двумя разбойниками. Спустя несколько минут все трое валялись на полу. Тот, что был с веслом и получил удар от Тинати, истекал кровью, а его приятель был ранен в бедро. Тут же находилась Бачева со связанными руками и ногами и заткнутым ртом. Увидев Ушу, она заплакала — то были счастливые слезы человека, не разочаровавшегося в своих надеждах. Ей развязали руки и ноги, а марлю, которой был завязан рот, она сорвала сама и бросилась к Ушу. Впервые обняла того, кто был непременным участником ее девичьих снов. В пылу радости даже не почувствовала жара щек Ушу и тепла его рук. Прижимая его к себе, бормотала: «Как ты, Ушу, тебя не ранили, ты в порядке?» А Ушу, ощутившему жар груди Бачевы, показалось, что земля поплыла у него под ногами. Тинати медленно, тяжело ступая, покинула паром и стала дожидаться влюбленных на берегу.
Один из трех разбойников, напавших на Бачеву, оказался сыном некогда состоятельного еврея Иошуа Шалелашвили — Эудой. Именно его ранила в руку Тинати.
Среди разбойников, вносящих смуту в жизнь евреев, не раз оказывались евреи. Их участие в разбое обычно ограничивалось тем, что они указывали бандитам на богатых иудеев, давали сведения об их детях, родителях, о месте пребывания. Занкан знал, такое случается, но он не слышал, чтобы еврей сам похищал кого-либо, т. е. во всеуслышание заявлял, что он — разбойник. Поэтому Занкан решил поначалу повидать Эуду, а потом поговорить с остальными двумя — Гучу и Джачу. Впрочем, ему незачем было выяснять с ними отношения — оба были известными головорезами. Занкан не раз протягивал им руку помощи, а сейчас они утверждают: мы понятия не имели, что похищаем дочь Занкана.