Человек из Вавилона
Шрифт:
Солнце почти зашло. Занкан молча, про себя молил Господа: «Помоги, Создатель, укажи верный путь, чтобы не опозориться мне перед миром!»
Вот о чем мечтал грузи некий еврей, а из головы у него не шла призывавшая к величайшей осторожности картина: вальяжно развалившийся в кресле Саурмаг с выражением безмятежности на лице.
А потом сумерки поглотили солнечные лучи. Занкан отправился в синагогу — наступало время вечерней молитвы.
Сон
Было утро воскресенья, когда Занкан отправился в страну половцев. (Повара на рассвете выехали за город, чтобы встретить хозяина в доме на берегу Арагви.) Естественно, Занкан не сказал Иохабед, куда и с какой целью едет — замужество царицы Тамар было строго засекречено.
До отъезда
Занкан полагал, что в дороге разберется в хитросплетениях Абуласанова плана, но только он тронулся в путь, как за ним разревевшимся ребенком увязалась мысль о Бачеве. «Ей уже шестнадцать, давно замуж пора, ее мать Иохабед в пятнадцать лет стояла под хупой» [14] , — думал он, перебирая в памяти тбилисских юношей, но ни один из них, на его взгляд, не годился ему в зятья. «Как только вернусь, съезжу в Кизики [15] , надо познакомиться с сурамскими евреями. В Крцхловани растут крепконогие ребята. Быть не может, чтобы там не нашлось одного порядочного парня». Уйдя в свои мысли, он даже не заметил, как миновал окрестности Тбилиси, места первого поселения евреев: Занави, Мцхета, Херки, Хуриатубани. К дому на берегу Арагви он подъехал к вечеру. Лучи огромного ярко-оранжевого солнца пронизали крону деревьев, ложились на проселки и, отражаясь от поверхности реки, преображали окрестности.
14
Навес, под которым раби благословляет молодоженов.
15
Местечко в Грузии, на юго-востоке Кахетии.
Занкан отказался от еды. Сказал Иакобу, что восход солнца они должны встретить у источника, и отправился спать.
Долго не мог заснуть, слушал шум реки, рокот ее волн. Под конец уснул — над Арагвиспири уже ярко сияли звезды.
Уставший с дороги, утомленный грохотом реки Занкан видит сон: Бачева входит в море, она удаляется от берега на большое расстояние, но вода ей по колено. Она смеется, время от времени убыстряет шаг, почти бежит, как будто находится не в воде, а на суше — смеется, бегает, кружится, но вода не поднимается выше колен. Но кто это несется за ней? Какая-то женщина?! Это ведь Эстер! Почему она гонится за ней по пятам? Как молодо выглядит Эстер! Как она похорошела! Нахмурив лоб, Эстер зовет Бачеву, а Бачева, хохоча, убегает от нее! Она не слышит Эстер. Да, Эстер вообще не слышно — она открывает рот, по тому, как напрягаются жилы у нее на шее, видно, что она кричит, но голоса не слышно. Эстер, Эстер! Что сделало тебя такой красивой, почему ты так расцвела, Эстер?! Женщины обычно хорошеют, когда у них появляется любимый. Эстер смущенно улыбается, наклоняет голову, потом снова бежит за Бачевой. Бачева убегает, не слышит ее зова, пару раз даже машет ей рукой. Эстер останавливается. В чем дело, устала? О, как бьется у нее сердце!.. Бачева хохочет. Бежит от нее, заливаясь смехом. Ее не волнует состояние Эстер. «Какая ты красивая, Эстер, почему ты так похорошела?» Эстер стоит, не шевелясь, а Занкан со своим ложем погружается в воду. Эстер не трогается с места, неужели она не видит, что Занкан тонет? «Эстер,
Занкан проснулся. С испугом огляделся. Хотел было подняться, но не смог шевельнуться. Посмотрел в окно. Небо голубело на востоке. «Дурной сон, черт побери!» Он с трудом встал, накинул халат, решил спуститься к Арагви, рассказать воде о приснившемся кошмаре, чтобы она унесла его с собой. Открыл дверь, осторожно обошел спящего у двери Эуду и спустился к реке. Арагви неслась, что-то бормоча про себя. Занкан нагнулся, омыл руки: пусть мой странный сон унесет река, подумал он. Потом присел на камень. На рассвете Арагви набиралась сил — как только взойдет солнце, она опять разбушуется, опять будет окатывать тысячи валунов на своем пути. Занкан постепенно успокоился. Может быть, этому способствовал свет, потихоньку разгонявший тьму: вот уже стал виден забор, за ним — огород. Занкан встал, пошел к дому, заглянул в комнату, где спал Иакоб. Не входя, прямо с порога почти шепотом произнес:
— Поднимайся, Иакоб, вот-вот рассветет, пора читать утреннюю молитву.
Иакоб словно дожидался этого шепота, вскочил, стал одеваться.
— Иду, господин, уже иду, — ответил также шепотом.
Занкан умылся, оделся, накинул на плечи цициткатан.
— Шолом алехем! — сказал он, входя в зал, где уже собралась челядь — слуги, повара, сопровождающие. Все поднялись со своих мест и не садились, пока Занкан не опустился в кресло. Иакоб, высокий худой, вечно улыбающийся, с плешью на голове, на цыпочках подошел к Занкану, положил перед ним талис, филактерий, сидур-молитвенник и опять же шепотом произнес:
— Утро понедельника рассвело на благо всем! — таким образом Иакоб напомнил Занкану, чтобы тот не забыл прочитать тексты, читаемые обычно в понедельник утром.
— Я помню. — Занкан кивнул головой, и все присутствующие приступили к молитве — молились тихо, словно напевая про себя, а когда приступили к заключительной молитве, их нестройное поначалу пение слилось с ревом окончательно проснувшейся Арагви. Снова жаркие молитвы лились над Арагви.
Эстер
Когда Занкан с сопровождавшими его людьми скрылся из глаз, Иохабед обратилась к Бачеве:
— А где это Аран? (Занкан сказал ей, что отправляется в Аран.) — Бачева, думая о своем, не расслышала вопроса. Почему-то ею овладел страх. Подсознательно она чувствовала, что с отъездом отца ее жизнь резко изменится, и это пугало ее.
Мать повторила свой вопрос, и Бачева нехотя ответила:
— Понятия не имею, мама, по-моему, это там, где очень жарко. — И ушла в свою комнату.
Предстоящие крещение и венчание хоть и внушали трепет Бачеве, но влечение к Ушу было куда сильнее страха. Все ее помыслы и желания были связаны с ним. Страхи меркли перед ними: Ушу ведь будет рядом с ней, чего же ей бояться. Но стоило ей представить себя в постели с Ушу, как ее охватывал сладостный трепет, хотелось, чтобы он длился вечно.
Пестунья Эстер заглядывала в глаза своей воспитаннице и шепотом, хотя никого, кроме них, в комнате не было, спрашивала: «Тебя что-нибудь беспокоит, детка?» — «Нет, няня, ничего». — «Помни, родная, высказанное горе — это сраженный наповал враг», — снова шепотом, едва слышно внушала Эстер. Ласковость няни ставила Бачеву в тупик, она прятала от нее глаза, потому что Эстер обладала даром заглядывать ей в душу. Пряча глаза, она тем не менее, как малое дитя, прижималась к ее груди, и та так нежно обнимала ее, так ласкала, что Бачева была готова раскрыть перед ней душу.
Картина, увиденная Эстер на поле Абулетисдзе, не давала ей права вынести окончательное решение, но она доверяла своей интуиции, хоть и не могла поверить, что ее воспитанница может полюбить нееврея. Поэтому ей хотелось поговорить с Занканом. Она решила переждать субботу, благословенный Господом день, и в воскресенье после обеда попросить Занкана выслушать ее. Она собиралась рассказать ему о возможной опасности и получить совет, как ей быть, но в воскресенье Занкан ускользнул от нее, как ускользает маленький озорник от задремавшей матери.