Человек, которого нет
Шрифт:
Но он не мог позволить этому переживанию происходить. Он боялся, что тело будет показывать всё слишком однозначно. Он чувствовал стыд от того, что М. будет видеть, что с ним делают.
– Я не вижу ничего, - сказала М.
– Только твое страдание.
Но он боялся, что тело выдаст его, что оно покажет больше, чем он хотел бы показать.
Он изо всех сил останавливал происходящее в теле, не давая проявляться слабым, но вполне отчетливым и однозначным сигналам. Сам он понимал все, что происходит - там, тогда.
– Дыши, - напомнила М.
– Смотри.
Он тихо сказал:
не говори это слово
оно ударяет в меня
смотри
смотри
– Я могу остановить это, - сказала М.
– Нет, не сейчас.
Потом все закончилось. Он устал, он совершенно обессилен и разбит. Лежит, откинувшись на спинку дивана. Дышит.
М. спрашивает, может ли он продолжать работу. Он отвечает: да - и сам пугается этого. Они продолжают.
Он подбирается: вспомнил, что надо выглядеть. Показать Киму, что это можно вынести и не сломаться. Что это переносимо.
Он точно знает, что там именно Ким, не кто-то другой, не кто-то незнакомый.
Он выпрямляется, делает улыбку, кажется, довольно кривую, но уверенную, ей и не надо быть ровной, она не про то, что все хорошо, она про то, что он не уничтожен, не сломан. С некоторой долей пренебрежения. Отличная улыбка, такая, как надо.
И пока он улыбается, докатывается мысль. Он спрашивает М.: а можно сделать фейспалм? Можно, говорит она, только следи за "отверткой". Лу смеется.
– Все думали, что он мой любовник. Я гей, тут парень молодой, я с ним вожусь - что еще можно подумать? Эти тоже думали, что он мой любовник.
Ему почему-то становится легче от этой мысли. Намного легче. Он чувствует, что это очень важная мысль, но еще не понимает, почему.
Лу очень устал. Просто адски. М. дает ему отдохнуть некоторое время. Он говорит: у меня больше нет сомнений в том, что это было; я видел теперь достаточно.
Он говорит: когда я понимаю, что происходит, я как будто возвращаю себе часть контроля. Это, конечно, иллюзия. Я здесь и сейчас, а это происходит там и тогда. Ничего невозможно изменить. Но я могу понимать, могу назначать смыслы.
– Повеяло экзистенциальным анализом, - говорит М.
– Гештальтисты тоже вовсю этим выражением пользуются, все давно перекрестно опылились... Все-таки интересно, что там было у меня тогда - гештальт, экзистенциалисты?
Он задумывается о своей подготовке, об Африке...
– А что ты кусаешь кулак?
– Я... останавливаю себя.
– Смотри туда.
Внезапно, отчетливо, сильно - тяжесть в ногах, как будто отталкиваясь на бегу от земли, ботинки... И Африка разворачивается перед ним - лагерь, "казарма", местность вокруг, счастье, родина, родное место... До слез, блаженных, счастливых, тоска и счастье. И меняются интонации, осанка. Мистер
Записки сумасшедшего: Из дневника
Понедельник, 17 февраля, 2014
Думали, что любовник, не сообщник, не коллега.
Это очень хорошо.
Может быть, удалось оставить их при этом заблуждении.
Может быть, именно поэтому в Панаму потом увезли только меня.
А это значит:
Он не попал в руки тех специалистов.
Если так и так умирать в муках - лучше умирать, не выдав им ничего. Сохранив себя.
Там ему нечем было бы защититься.
Там спасла бы только подготовка, которой у него не было.
Его замучили и убили раньше, чем до нас добрались те специалисты.
Я все-таки смог его защитить.
Сейчас, когда я это думаю, я неудержимо смеюсь и колочу руками по подлокотникам кресла, то кулаками, то ладонями. Я совершенно, адски доволен.
Я их сделал?..
Мы их сделали, брат.
Неокончательный диагноз: Самый страшный страх
Самый страшный страх приходит тогда, когда из обрывков мыслей, из эха эмоций, из фрагментов картинок - из всего добытого в сессиях добра начинает складываться непротиворечивая картина, а затем собираешь книги и фильмы на тему и начинаешь читать, смотреть. И видишь, что твоя картина встраивается в полученные из "внешнего" исследования представления, смыкается без особых зазоров, соединяется с ними, как родная. Как части одного целого.
И кто угодно может скептически на это возразить: "Да он знал все эти детали раньше и подгоняет картины в своем воображении под это знание".
Но он-то сам знает, что не знал, вот в чем фокус. И поскольку для Лу не стоит вопроса, как убедить постороннего, а стоит вопрос, во что верить ему самому, поскольку это он сам смотрит в книгу и видит то, что видит, и увиденное в книге совпадает с увиденным в собственной голове, то куда ему деваться с этим?
И страшно от того, что начинает казаться: еще немного, и он прочитает о самом себе. На следующей странице, на послеследующем сайте - увидит свое имя. И узнает его. Или не узнает. Или не найдет своих следов.
Как быть, если найдет?
Как быть, если не найдет?
Что страшнее?
Он не знает.
Неокончательный диагноз: Гнев, горе, страх
А года за четыре до того, как он начал работать с М., был такой случай.
Он прочитал в статье одной политического обозревателя фразу о том, что США - единственная сила в Южной Америке, вооруженные силы которой имеют отработанные логистические схемы для действий в любом месте региона. Или что-то в этом роде.