Человек, который был дьяконом
Шрифт:
– Что? Молитву? Это тоже ты отлично сообразил, пять тебе с плюсом... Не работают ваши молитвы ни шиша собачьего. Господь не принимает! Неугоден Иисусу Христу товарищ сталинист...
– А ты сталинист?
– У-у, ещё какой! А-ах, третья хорошо пошла... Я русский, этим всё сказано. Кондовый такой, знаешь ли, нутряной, животный русский. Не нацист, но русский, понимаешь? Достоевского читал? 'За невозможностию быть русским, стал славянофилом'. А я вот за невозможностью быть кем-то другим, кроме русского, стал православным. Ясно тебе?
– Вполне. Чего же тут неясного?
– Ничего тебе не ясно, бедовая твоя буддийская башка! Не стал я православным, не стал! Ковался, ковался, да не выковался. Насильно себя подковал православием на все четыре ноги, да бараном остался, как
– Церковь не сводится к изъянам отдельных служителей, Олег.
– А, церковь, церковь, заладил мне про церковь! Я не верю во Христа! Даже иначе: я не доверяю Христу! Какой же я после этого православный, к бисовой матери! У Христа был Свой народ, хороший ли, плохой, убогий, криворыленький - уж какой есть. Родину не выбирают. Этот народ - народ, понимаешь!
– на Него, Христа, глядел с упованием и последней надеждой как на вождя нации. А Он, этот Бог живой, это воплотившееся Слово, Свой народ - сдал. Сдал как пропойца-Ельцин, как Николаша-муж-Алисоньки-Романов, как тот миллион ахеджаков, которые каждый день за понюшку табаку предают свой народ. Зачем мне такой Бог, который отказался от Своего народа? Он ведь так и от моего откажется, а? Вот что страшно, и как подумаю - аж темно в глазах. Может, уже отказался? Отвечай мне, буддист, бес тебе в ребро!
– Олег схватил его за запястье.
– Отказался Христос от моего народа или нет?!
– Милый мой, - ответил Артур с острой жалостью, - откуда же мне знать? Знаю только, что будь на моём месте настоящий дьякон, у него бы для тебя были такие слова: разве может Христос от кого-то вполне отказаться? Откажись Христос от кого-то, тот человек или народ в один миг прекратит своё существование, ибо всё исходит от Него и Им питается. Говорил ещё четыре дня назад просто как шутку и дерзание, теперь же говорю серьёзно: спокойствие нас, буддистов, идёт от Христа. Мужество магометан идёт от Христа. Горе твоё, твоя тревога - от Христа тоже. Нет ничего благого, что имело бы иной источник. А водку твою, если позволишь, я вылью.
Олег отпустил его руку.
– Да, вылей, - сказал он странным голосом.
Артур ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь.
Свеча погасла, прогорев, но долго ещё сидел в темноте русский патриот, размышляя о русском боге и о том, оставил тот или нет его отчизну. А вокруг дома бродил американец, проклиная свою судьбу, забросившую его в этот негостеприимный край.
XXV
В пятницу с утра все ждали очередного подвоха, но пока Бог миловал: никакого нового несчастья кроме надоевшего моросящего дождя и отсутствия света не усматривалось.
– Меня, досточтимые братья и сестры, это даже пугает, - пробормотал брат Евгений себе под нос.
– Учитывая, что в пятый день сотворил Господь зверей, чего нам ждать ещё? Нашествия тараканов?
Предположение вызвало невесёлые ухмылки у оставшихся пяти участников. Пяти, так как Джереми ночью собрал вещи и ушёл с хутора. Исчезновения на этом не закончились: за отдельным столиком ныне сидела только сестра Иулиания.
– Сестра!
– окликнул её Олег.
– Сегодня фильм тоже будет? Неужели у Вас ноутбук ещё не сел?
– Бог даст, будет и фильм, - ровным голосом ответила монахиня.
– Всё в руках Божьих.
– Ты подготовила доклад?
– шепнул Артур Лизе.
– Да, только тр'yшу ужасно. Когда выйду к кафедре, не гляди на меня, пожалуйста: мне будет очень стыдно! Хорошо?
– Хорошо...
– Нет, нет! Пожалуйста, гляди! Иначе мне покажется, что тебе стыдно меня слушать...
Ровно к началу утренней сессии сестра Иулиания вошла в актовый зал, где уже собрались участники, молча, как и в прошлый день, установила ноутбук на стол и запустила на нём фильм о женщинах в православии, сама сев на задний ряд.
Добросовестно отработав всё время, на которое ему хватило оставшегося заряда аккумулятора,
– Что же, расходимся до обеда?
– неуверенно предложил Максим.
– Или... докладчицу послушаем?
– Послушаем, послушаем!
– раздались голоса.
– Как же не послушать!
Лиза вышла к кафедре. В своём скромном, но надетом в первый раз за весь семинар светлом платье она особенно хороша была сегодня.
– Каково положение женщины в православии?
– начала девушка голосом, в котором слышалось явное волнение.
– Такое же, как и у меня здесь: как будто допущена, как будто даже допущена на равных, но когда нужно, ей быстро закроют рот и укажут на дверь. Простите меня за эту невольную грубость: я не счёты сводить вышла сюда, я действительно вижу проблему женщины в православии, вижу её своими двумя девичьими глазами. Какова, к примеру, позиция женщины внутри церкви? И особенно: кем ей позволено стать внутри клира? Монахиней или матушкой; пожалуй, ещё учительницей воскресной школы или клирошанкой. Вот и все духовные дороги, которые лежат перед ней, вот и все двери, которые перед ней 'широко' распахнуты. Святая Татьяна, как мы знаем из житий святых, выполняла дьяконское служение. Что-то есть странное в этом сообщении для нашего современного уха, правда? Ведь если святая делала что-то, что женщине в православии - в силу её 'греховности', скажем, - не положено делать, разве может она почитаться святой? И наоборот: если всё же она почитается святой, может быть, нет в дьяконском служении женщины чего-то преступного или богопротивного? Зачем тогда оно не разрешено? Я вижу, вижу ваши скептические улыбки и даже читаю ваши мысли. До чего дерзка эта юная пигалица!
– наверное, думаете вы. Дай ей палец, так она всю руку отхватит! Дай ей дьяконство, так она и священства попросит! Ей-то на что священство с её слабым умишком? На какой кусок распахнула она свой маленький клювик? Прошу вас: не смотрите вы на внешность юной пигалицы, которая вовсе не себе добивается лакомого кусочка, да и не его вовсе! Разве во мне дело, и разве вообще дело в том, что мы, женщины, что-то просим от церкви? Проси мы, желай мы немного пошире и помягче места внутри церкви для нас самих, это действительно было бы и дерзко, и дурно. Но, пожалуйста, не глядите нас как на просительниц: взгляните на нас как на тех, кто готов дарить. Чем мы можем оказаться полезными помимо существующего служения, разрешённого женщине? Не знаю, но знаю точно, что можем. В жизни Христа, столь святой, что и думать об этой святости нельзя без содрогания, тоже мы видим фигуры женщин. Даже блудницу не отверг Христос, и не отверг Он ту, кто умыла его ноги слезами пополам с драгоценным миром. На крестном пути именно женщина протянула Христу платок, чтобы обмакнуть от кровавого пота Его святое чело. Мы просим совсем немногого: позвольте нам тоже встать на обочине пути нашей церкви, чтобы протянуть Христу этот платок и затем сберечь Его драгоценный нерукотворный образ! Форм особого женского служения я не знаю и не могу предсказать. Но формы могут быть так многообразны, как многообразна христианская жизнь. А чем должна быть вся жизнь христианина от рождения до смерти, как не христианской жизнью? Есть, к примеру, нечто особенное, тайное во взрослении юной девушки, вот это предчувствие молодой радости и молодой любви, что нуждается в благословении, чтобы ему не превратиться в язычество, и разве плохо, если это будет женское благословение? Есть особая тайна, достойная освящения, в моменте, когда...
XXVI
На этих словах докладчицы случилось нечто конфузное и, по контрасту с возвышенным смыслом слов, пошлое, хотя само по себе и не такое ужасное.
Дверь актового зала приоткрылась сантиметров на тридцать, и внутрь зала просунулась голова молодой бабёнки с исключительно простыми, даже несколько карикатурными в своей грубости чертами, с выражением хамоватого любопытства на лице.
– Опаньки! Туточки они все, - произнесла голова.
– Куку, ёптыть. Сидите? Ну, сидите, сидите. Покедова!