Человек находит себя
Шрифт:
Все это мгновенно пронеслось в памяти.
Музыка кончилась. Слова Ивана Филипповича и диктора прозвучали почти одновременно.
— Да, хороша скрипочка, — сказал Иван Филипдович, — басок только глуховат. Вот бы мою последнюю в эти руки, уж она бы залела! — Он довольно улыбался. Из слов диктора Таня расслышала только:
— …лауреат Всесоюзного конкурса Георгий Громов…
Она порывисто поднялась.
— Что он сказал? Кто играл это? Вы слышали? — бросилась она к Ивану Филипповичу и, не дождавшись ответа, подбежала к Алексею. — Алеша! Алексей Иванович!
— Георгий Громов, — ответил он.
— Значит, не послышалось! Значит, правда! — почти крикнула Таня. Мгновение она стояла посреди комнаты, не видя ни изумленного лица Алексея, ни растерянных глаз Ивана Филипповича. — Значит, не послышалось! Значит, не послышалось! — повторяла она и, вздохнув так, словно это был первый глоток воздуха в ее жизни, внезапно кинулась к Ивану Филипповичу, обхватила его костистые широкие плечи, чмокнула с размаху колючую, небритую щеку и ринулась к двери, на всем ходу столкнувшись с Варварой Степановной, которая входила в комнату. Таня обняла ее, прижалась лицом к ее щеке. — Варвара Степановна, миленькая, спасибо! — поблагодарила она неизвестно за что и тут же спохватилась, что говорит вовсе не то. — Простите! Едва с ног вас не сбила!
Косынка, наспех повязанная, слетела с головы, и косы — одна наполовину расплетенная — тяжелыми жгутами упали на спину. Подхватив косынку, Таня промчалась через кухню и скрылась за дверью своей комнаты.
Варвара Степановна оторопело глядела то на сына, то на мужа, стоявшего возле приемника с зажатыми в кулаке очками, которые он неизвестно для чего вытащил из кармана.
— Что случилось-то? — спросила она Ивана Филипповича. — Танечка-то! Чего это с ней? Словно уголь из печки выстреленный! Объясни, сделай милость! — И повернулась к сыну. — Алеша?
Тот пожал плечами и ничего не ответил.
— Тут, Варюша, по-честному если, — не спеша, будто прислушиваясь к тому, что сам говорит, произнес Иван Филиппович, — мне понятно только то, что я ровно ничего не понимаю… Налей-ка мне чайку погорячее, этот, надо полагать, чуть тепленький.
Прибрав очки и гремя стулом, Иван Филиппович уселся на свое место.
«Он получил письмо! Он отвечает мне!» — повторяла про себя Таня. Она то садилась на кровать, то вскакивала и, уперев стиснутые кулаки в подбородок, ходила взад и вперед по крохотной своей комнатенке. Потом остановилась возле окна и, глядя в темноту, повторяла уже вслух:
— Отвечает… Отвечает… Зовет… Я нужна ему… Нужна!
Она не могла, не хотела думать иначе. Если б что-то другое, если б не «Песня без слов», которая там, в Москве, как бы стала стеной, отделившей друг от друга их судьбы, выступление Георгия по радио, возможно, и не вызвало бы этих мыслей. Но теперь… Теперь она могла думать только так.
Нужна! Эта мысль, это слово все перевернули в ней.
Нужна! Именно в этом открылся ей вдруг смысл ее любви, ее жизни.
Неожиданный порыв ветра всплеснул за окном палую листву, громыхнул железом на крыше, донес
Внезапное решение ознобом обожгло затылок, спину. Ехать! Сейчас! Немедленно ехать в Москву! Хоть на день, хоть на час! Высказать все, все объяснить…
«Отпрошусь и поеду!» — решила Таня. Она моментально собрала маленький чемоданчик, переоделась. Сказала Варваре Степановне:
— Не теряйте меня. Мне срочно надо в Москву. На неделе вернусь. — Обняла порывисто. И вышла.
Токарева не оказалось дома. Очевидно, не вернулся еще из Новогорока, куда уехал накануне. Таня побежала на квартиру к Гречанику.
Гречаник долго хмурился, наконец сказал:
— Ну, хорошо, не возражаю. Только договоритесь с Костылевым о замене. Скажите: я разрешил.
Костылевский дом Таня с трудом нашла. В окнах был свет. Значит, не спали. Дверь отворила женщина с изможденным лицом. Выслушала, покашливая и держась руками за грудь. Сказала, обернувшись в комнату:
— Николай Иваныч, тут с фабрики. — И закашлялась.
Таня прошла в комнату. Костылев сидел на кровати, одетый по-домашнему, в зеленых носках, и никак не мог попасть ногами в шлепанцы ярко-фиолетового цвета. Тане в его квартире запомнились почему-то только эти зеленые носки и фиолетовые туфли.
Он очень вежливо усадил Таню на стул, так же вежливо и внимательно выслушал и очень спокойно сказал:
— С моей стороны никаких препятствий, но… заменить некем.
Таня долго и настоятельно упрашивала, чтобы сам поработал за нее, но Костылев был непреклонен:
— Самому — это на сегодняшний день промблема: дела, дела давят… Не могу.
С этим «не могу» Таня и ушла от него. «Все равно уеду, все равно. Гречаник разрешил мне, и все!»
На станции у окошечка кассы стояла очередь за билетами на пригородный поезд. До московского оставался час. Таня дождалась, пока освободилось окошечко, подала деньги.
— На московский мест не дали, — сонно проговорила кассирша и вытолкнула деньги обратно.
— Но как же быть? Мне обязательно… — начала Таня.
Окошечко захлопнулось.
Что делать? Скорый в Северной Горе не останавливается. Ждать следующего? Он идет в пять утра, но и на него может не оказаться билетов…
— Я могу вас выручить, — сказал кто-то в самое ухо. Рядом стоял незнакомый человек в клеенчатом плаще с капюшоном и протягивал Тане билет.
— Собирался ехать с товарищем, а у него перемена вышла, не едет.
Таня так обрадовалась, что даже не догадалась спросить, откуда у незнакомца билет, если ей только что сказали, что на московский поезд вообще нет мест. Она купила у него билет, незнакомец пересчитал деньги и тут же исчез. Таня вышла на перрон.
Дул холодный сырой ветер. Изредка в лицо ударяли мелкие ледяные капли. Таня ежилась, прятала лицо в воротник, ходила взад-вперед вдоль путей; дожидаться в прокуренном зале не было никакого желания.
Прошел пригородный. За ним товарный… Наконец в стороне Новогорска из-за поворота выплыл яркий луч прожектора. Шел московский. Таня нетерпеливо ждала.