Человек-огонь
Шрифт:
А сам вместе с красноармейцами терпеливо переносил все лишения лагерной жизни: часами стоял в очереди за поварешкой баланды, вместе с другими по ночам лазил под колючей проволокой на поле за брюквой…
Чтобы сломить организованное сопротивление интернированных, немецкое командование стало разъединять части и отправлять в глубь Германии.
Под стук колес на стыках рельсов у Томина зрел свой план. Теперь уже дивизии нет, надо действовать…
На подъеме поезд замедлил
Аверьян бесшумно, с ловкостью кошки, прыгнул на часового, отбросил. Еще мгновение, и друзей поглотила кромешная темнота.
Кубарем скатившись с насыпи, Николай Дмитриевич вскочил. Рот и нос забиты землей, в глазах разноцветные искры, в голове звон. Выплевывая окровавленную землю, Томин услышал стон и бегом кинулся на него. Аверьян сильно ушиб колено и не мог встать.
Николай Дмитриевич взвалил на спину ординарца, поспешил к лесу. Темная ночь и чащоба надежно укрыли от погони.
К утру вышли к озеру, окруженному кустарником. Тихое, прохладное утро. Скупо пригревает солнце.
— Красота-то какая! Теперь мы сами себе хозяева. Свобода!
Захотелось по-мальчишески засвистеть от радости.
— Как мы только доберемся до нее, до свободы-то? — с унынием заметил Аверьян. — Чужбинушка, врагов так и жди из-за каждого куста.
— Так уж из-за каждого! Эх, Аверьян, Аверьян! Ничему, знать, ты в Красной Армии не научился. Да там, где есть рабочие и крестьяне, там есть и наши друзья, — возразил Томин.
— Балакать-то по-ихнему не умеем…
— Ну, ты, похоже, неисправимый худодум. Рабочий и крестьянин всегда дотолкуются. Ну, нечего зря время терять. В дорогу!
…Только на третьи сутки друзья перешли германо-польскую границу. Голодные и усталые, они подошли на заходе солнца к деревушке, прижавшейся к темной стене елового бора. Ветвистые ели свечой уходят ввысь, словно подпирая острыми вершинами небосвод. В бору тихо и прохладно. Длинные тени бороздят землю.
— Николай Дмитриевич, так это же та деревушка, где мы перед переходом границы привал делали, — проговорил Аверьян.
— Да. Ты лежи, а я схожу на разведку, возможно, здесь найдем пристанище.
Томин постучался в оконце крайнего дома. Его встретила хозяйка, пожилая полная женщина:
— Русский большевик? Прошу, пане, прошу.
Через некоторое время Томин и ординарец лежали на сеновале и жадно ели хлеб с отварным картофелем, запивая молоком.
Вечером с поля приехал хозяин. Жена встретила его быстрым рассказом. Николай Дмитриевич и Аверьян, не разбирая слов, догадались, что речь идет о них. Что будет? Что скажет хозяин?
Тот сначала распряг и поставил на выстойку лошадей. Сбрую занес под навес. И только после этого поднялся на сеновал.
— Доброго вечера, товарищи, — проговорил он на ломаном русском языке, пожимая руки конников. —
Ужинали молча. Иногда Томин украдкой бросал взгляд на угрюмое лицо хозяина, стараясь разгадать его мысли.
— Домой идем? — спросил после ужина поляк.
— Да.
— А как быть вот с этим делом? — И Зигизмунд Нисковский, так звали поляка, вынул из бокового кармана пиджака и осторожно развернул «Манифест к польскому трудовому народу городов и сел» Временного революционного комитета Польши. — Опять и власть, и леса, и поля забрали себе паны. Как нам жить дальше?
Под вопросительным взглядом поляка Томин опустил голову. У него было такое чувство, словно он был виноват перед этим незнакомым человеком за все случившееся.
Усилием воли Томин превозмог гнетущее чувство, положил руку на плечо поляка и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— Этот манифест, Зигизмунд, береги пуще глаза своего. Не за горами то время, когда все будет так, как написано…
Все это время Томин не переставал думать о знамени дивизии. Судьба свела его с человеком, который может помочь. Николай Дмитриевич осторожно перевел разговор. Поляк внимательно выслушал, понял, что от него хотят русские, проговорил:
— Это пашня моего свояка… На мосту часовой. Риск большой, но знамя достать надо.
…В этот раз Зигизмунд Нисковский выехал в поле раньше обычного.
Пароконную бричку он подкатил вплотную к трехствольному древнему дубу. Много легенд сложено о нем, веками стоящем на берегу Винценты, на границе с Пруссией. И вот он, Зигизмунд Нисковский, является участником рождения новой. Пройдут годы, эта простая история о боевом знамени обрастет вымыслами, человеческое воображение добавит к ней новые подробности, и она станет легендой.
В полуверсте от дуба мост через Винценту, полосатый пограничный столб, шлагбаум, часовой.
Зигизмунд распряг коней, снял с брички плуг. От надвигающегося дождя накрыл бричку так, что концы брезента свесились до земли. Начал готовить плуг к подъему зяби: стучал ключом, гремел цепью, откручивал и прикручивал лемех.
А тем временем Аверьян Гибин спустился между дрогами под брезентом и бесшумно начал орудовать солдатской лопаткой. Вынув знамя, он немножко подумал — брать или не брать остальное?
«Возьму пистолет, хороший подарок Николаю Дмитриевичу!»
Разровнял землю, разложил дерн и забросал листьями. Забрался в бричку и стал терпеливо ждать.
Не успел Зигизмунд сделать и двух кругов, разошелся дождь. Громко ругая погоду, поляк уехал домой.
Начдив со слезами на глазах прижал к груди боевое знамя. Дивизия будет жить.
— А «бельгиенка» возьми, Аверя, себе, ты заслужил, — проговорил Томин.
Аверьян повесил пистолет на ремень, погладил кобуру.