Человек-огонь
Шрифт:
Утром Николай Дмитриевич случайно заглянул в чулан, где хранились продукты, и возмутился.
— Аня, иди-ка сюда, — позвал он жену. — Это что такое?
— Мясо, — ответила жена.
— Я тоже так думаю. Но какое мясо? Мне как командиру самую лучшую часть туши приволокли, а подчиненным что? Одни ребра. В следующий раз такого не позволяй.
Томин ушел на службу, а через час прибыл красноармеец и заменил мясо. Попало за это и начальнику, ведающему продовольственным снабжением.
«28 января 1923 года. Сегодня вечером закончили военные игры. Кажется, дивизия, которой я командовал, сыграла хорошо.
20 марта 1923 года. Семипалатинск.
Николая Дмитриевича перевели в Бийск на должность командира 4-й кавалерийской бригады. Здесь военкомом работал старый боевой друг Томина Евсей Никитич Сидоров. В соединении был и полк имени Степана Разина. Много друзей и товарищей по империалистической и гражданской войне встретил Томин в родном полку.
Дружеские отношения, взаимное уважение и доверие командира и комиссара плодотворно сказались на положении дел в бригаде. А в редкие свободные часы друзья выезжали на охоту. Работать было легко.
В городе с квартирами трудно и Томины жили на даче близ Бийска.
Как-то ординарец принес птенца. Анна Ивановна оставила дрозденка, кормила, поила его, и он быстро вырос.
Настало время, когда дрозд стал хорошо летать по комнате, теперь можно и на волю выпустить.
«Улетит», — с грустью подумала Анна Ивановна и открыла окно.
Каково же было ее удивление, когда вечером кто-то настойчиво постучал в окно. Глянула.
— Батюшки! Коля, посмотри, прилетел.
И с того дня, где бы ни летал дрозд, всегда возвращался домой. Сядет на окно и начнет выводить по своему:
— Тю-тичи! Тю-тичи! Давайте есть. — Когда не сразу открывали ему, он начинал сердиться, сильнее стучать клювом в стекло.
Николай Дмитриевич, придя с работы, часто наблюдал забавные сцены. То после еды дрозд прихорашивается, то купается в тазике и по всей комнате разбрызгивает воду.
— Ну и подлец, ну и подлец! — приговаривал Николай Дмитриевич, любуясь проделками дрозда, которого ласково называли Шалуном.
Осенью Томиным дали квартиру в Бийске. Что делать с Шалуном? Взять в город — могут кошки съесть.
— Давай унесем его в лес, — предложила Анна Ивановна.
— Согласен.
Томины идут лесом по ковру осенних листьев, тихо разговаривая. Шалун перелетает с плеча Анны Ивановны на плечо Николая Дмитриевича, что-то щебечет.
Взметнув крыльями, дрозд улетел и скрылся в лесной чаще.
— Ну вот и хорошо, что так получилось, пусть себе на воле летает, — проговорил Николай Дмитриевич.
— А все-таки, Коля, давай спрячемся, чтобы он нас не нашел.
Томины быстро спрятались в овраге и, пригнувшись, по зарослям пробирались домой.
Вот они вышли из оврага. И…
Дрозд, умостившись на плечо Николая Дмитриевича, еще громче закричал:
— Тю-тичи, тю-тичи!
— Ну разве от такого подлеца отделаешься? — проговорил Николай Дмитриевич.
После переезда Томиных в город, дрозд часто прилетал на старую квартиру и требовал:
— Тю-тичи! Тю-тичи!
Но окно не открывалось…
Томина вызвали в штаб округа и предложили поехать учиться.
«31 августа 1923 года. Лагерь на Оби. Сегодня прощался с бригадой. Разинцы преподнесли мне адрес».
В личном деле Томина добавилась еще одна аттестация.
«Тов. Томин за время совместной службы показал себя чрезвычайно энергичным и настойчивым работником. Хотя и не имеет военного образования, но за время службы
С Москвой у Томина связано многое. Суровой зимой 1921 года по заснеженным улицам столицы он вез на санках своего больного друга Колю Власова. Здесь в мае 1921 года получил назначение на борьбу с антоновщиной. И вот он вновь в Москве на учебе.
«12 октября 1923 года. Занятия будут нелегкими, если будут проходить такими же темпами, какими начались. Я чувствую себя физически сносно, но учиться мне будет безусловно тяжело с моей квалификацией. Но попробую тянуться за остальными.
17 октября 1923 года. Только что пришел из Военно-академических курсов. Там у нас сегодня был товарищ из Реввоенсовета Республики. Он говорил, что пера нам научиться быть правдивыми, эта правдивость нам необходима при описании истории своих частей, а тем более при сообщении во время операции. А то у нас всегда получается очень гладко: если нас разобьют, то говорим, что силы противника велики. Вообще в отношении этого он сказал то, что я говорил десять месяцев назад на военной игре. Тогда один командир подал мне записку: «А для чего эта правдивость в армии?» Вот если бы он сегодня был здесь, то, наверное, не спросил бы для чего.
19 ноября 1923 года. Сегодня был на докладе Свешникова по вопросам дальней разведки. Выдвинутые товарищем Никулиным новые взгляды оказались только новыми словами и, по-моему, абсолютно не выдерживает критики рейд, как разведка армейской конницы».
Шли лекции, военные игры, работы с картой. А по воскресеньям встречи с друзьями.
— Виктор, забирай свою Юлечку да топай к нам на пирог с изюмом, — приглашает Томин друга.
Собирались вокруг стола, нетерпеливо ждали, когда подадут пирог.
— Моя Аннушка такой испечет — пальчики оближешь!
Анна Ивановна принесла самовар.
— Вот, товарищи, полюбуйтесь, новенький, вчера купил, настоящий тульский. Не чета вашим кастрюлькам-молчункам и чайникам-пыхтунам, — шутил Николай Дмитриевич. — Какой чай без самовара? Чай без самовара, что свадьба без музыки.
После чая — воспоминания о былых походах, вечером — театр, кино.
Томин учился отлично, смело выступал против старых теорий, высказывал свои мысли и, когда преподаватели скептически отрицали его выводы, категорически заявлял:
— Мы будем воевать не на бумаге, а на местности!
В январе 1924 года, над страной пронеслась черная гроза: умер Владимир Ильич Ленин. Эту страшную весть, раздавленный ею, оглушенный, Николай Дмитриевич принес жене.
Да он и выговорить ничего не смог: не подчинялись губы, нервно дергалось лицо, хлынули слезы. Молча положил перед женой экстренный выпуск «Правды» и «Известий».