Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь
Шрифт:
— Доброе утро, Кэп, — сильная рука, затянутая в крагу, проскальзывает мимо него и берет футляр с луком.
— Доброе, Клинт, — отвечает он на приветствие.
Стив заряжает пистолет, проверяет все системы, дергает затвор. Действия механические, быстрые, как и у Клинта, меняющего тетиву. Лучник сдавленно ругается, когда натягивает струну слишком сильно, и она с веселым звоном лопается, щелкая его по беззащитной руке. На коже остается стремительно краснеющая полоса. Стив поправляет наушники, надевает очки и отходит к дальнему стенду, чтобы не мешать. Не только ему нужно прочистить мозги воображаемыми противниками. Он напрягает руки до боли, напрягается сам, хотя знает, что нужно расслабиться,
Клинт справляется со строптивым оружием, пытается сконцентрироваться, глубоко вгоняет воздух в легкие, перекатывает его по телу и выдыхает. Успокаивается. Он зол, настолько зол, что сам себя не понимает. Зол на Бобби, на Алису, на незнакомую и ничего не подозревающую девочку Нэнси, на себя. Ему кажется, что Ал его не понимает, иначе к чему все эти представления с попыткой самоубийства и демонстративным отказом спать с ним. Перед его глазами встаёт вчерашняя картинка: одетая в пижаму Ал замирает на пороге ванной.
— Я пойду, наверное, в свою старую комнату, — мнется она. — Думаю, будет правильно нам пока не быть так близко, чтобы ты не отвлекался.
О да! И это становится последней каплей. Эта девчонка будто решила окончательно его убить. Клинт даже не говорит ничего, молча встаёт и хватает её за растянутый ворот, бросает на постель. Она вскрикивает, хочет что-то сказать, но когда мужчина падает на неё всем своим весом и массой, то захлёбывается воздухом. Ему неудобно лежать на выпирающих ребрах, вообще лежать на ней как-то странно, но это отрезает ей все пути к отступлению. Клинт сдвигается чуть в бок, переплетается с ней ногами, но корпус оставляет на месте, утыкается носом в изгиб шеи.
— И только попробуй дернуться, — угрожает он, слушая заполошный, испуганный ритм сердца. Алиса может сбросить его, бороться за свою свободу, но что-то внутри удерживает от применения физической силы…
— А если я захочу в туалет? — …а вот моральной — пожалуйста!
— Значит, отведу. Молчи. Спи, — коротко приказывает он. Клинт тоже умеет быть жестким.
После ночи злость не прошла, казалось, что она прочно угнездилась в сердце и с наступлением рассвета просто подняла голову. Хотелось драться. Хотелось вывести из себя Брюса и сцепиться с Халком, чтобы противник злее и мощнее. Хотелось просто боли, чтобы хоть что-нибудь чувствовать.
Это стало каким-то негласным соревнованием: стрелы и пули летели одновременно, пусть они и не ставили себе цели попасть аккурат в центр мишени, но снаряды попадали именно туда. Клинт искоса смотрел на мишень Роджерса, видимо, привык быть лучшим во всем, даже в такой малости как стрельба в тире. Когда патроны и стрелы закончились, они, не сговариваясь, сняли свои мишени и сравнили результаты.
— Куда они уехали? — неожиданно спросил Бартон, не отрываясь от рассматривания продырявленного листа.
— Не знаю. Наташа сказала, что это будет небольшая прогулка, но не думаю, что они вернутся раньше вечера.
— Хорошо.
Из тира ни один из них не уходит. Клинт проверяет стрелы, а Стив меняет обойму. Состязание продолжается. Они в чем-то похожи сейчас, в этом уж точно. Неуверенность сильных мужчин, их дрожащие от волнения и страха сердца, женщины, перекроившие их жизни. Пистолет дает отдачу, напрягаются мышцы, сухой щелчок затвора действует на нервы, будто метроном. Лук разделяет мир на две половины, а тетива будто визжит, отправляя стрелу в смертоносный полет. В стрельбе важна холодная голова, но когда бушует сердце, то разуму нет места.
Возможно, она ждет, что
Клинт сходит с ума, когда думает о том, что Алиса может полюбить кого-то другого, может оставить его ради другого мужчины, моложе, удачливее, без тяжелого багажа неудач за спиной. Поэтому он против того, чтобы она покидала их по-своему уютный мир Башни, против того, чтобы она знакомилась с другими людьми. Это похоже на тиранию, и Клинт действительно не хочет, чтобы она чувствовала себя несвободной, это только подстегнет её бежать от ревнивого мужчины. Если Бартон заговорит об этом, то — он уверен — получит в ответ массу уверений, что такого никогда не произойдёт, Алиса будет обещать и клясться, что будет только с ним и никогда не оставит. И он будет верить. Странно было бы воспринимать серьёзно слова юной девушки, которая так мало видела в жизни хорошего. Даже после признания, после всего, он еще не уверен. Он знает, что придет время, когда придется ревновать и надеяться, что он еще достаточно привлекателен и нужен ей, чтобы она не думала уйти с кем-то другим. Придется и ему когда-нибудь доказывать, что он лучше, чем все эти молодые парни, что будут окружать её.
Капитан думает, что Наташа просто боится. Впервые кто-то полюбил её не потому, что она этого захотела, а потому что кто-то разглядел в ней что-то, что она сама не видит. Это не вписывается в её систему мира, мало кто любил её просто так. Год за годом, жизнь за жизнью она шла по одному и тому же сценарию. Её любили, потому что ей было это нужно. А сейчас все изменилось. Это как снять со старой красивой картины слой краски и увидеть под ним картину еще более прекрасную. Интересно, как она воспринимает их чувства? Что она об этом думает? И кто он для неё на самом деле? Сейчас, когда они произнесли слова о свадьбе вслух, стало ли это для неё такой же обыденностью, как раньше. Или она все же испугалась, что извечный сценарий изменился. Он должен справиться, у него просто нет выбора. Алиса дала ему надежду. Наташа наполнила его жизнью. Они обе — его семья, на которую он не рассчитывал, но которую так страстно желал.
Стив помнит слишком отчетливо ледяной плен, годы, текущие слишком медленно, и холод. Ему кажется, что когда самолет ударился о землю, то его разорвало, разметало на тысячу осколков. Люди из ЩИТ собрали лишь самые крупные куски и наскоро сшили его. А более мелкие части так и остались лежать во льдах Арктики, становясь в его теле огромными зияющими дырами. И он пялился в эту пустоту, пытался придумать, чем же её заполнить. Изматывал себя постоянными тренировками, тягостными мыслями, сожалениями. Прикрывал эту пустоту в себе звездно-полосатым щитом. Он привык к этому миру. Он хороший, иногда грязный, иногда пугающе быстрый и бурный, но хороший. Его больше не пугает что-либо, он уже встал на тот уровень, когда все новое воспринимается именно новым, а не тем, что все прекрасно знают, а ты нет. Конечно, много здесь идет с ним в противоречие, но это не страшно, идеального не существует, в этом он тоже не одинок. Наташа, да, он уже говорил, как изменилась его жизнь с её появлением. Позвольте ему добавить небольшую деталь: Наташа чем-то напоминала ему Пегги. Волнистыми волосами, решительностью, преданностью делу, своей пробивной силой и целеустремленностью… И верой в него.