Череп императора
Шрифт:
Однако, как оказалось, все было совсем не так просто.
— Стогов!
Из-за шума дождя я почти не расслышал этот голос. А расслышав, не поверил. Однако подсознательно среагировал, обернулся и… Сигарета чуть не выпала у меня из руки. Опять! Ну сколько можно? У ограды монастыря стояла Анжелика. Та самая Анжелика, каждое появление которой в моей жизни означало новый виток неприятностей. Та-самая-черт-бы-ее-побрал-блондинка-Анжелика.
Первое, что я сделал, — это огляделся по сторонам. Когда я видел эту девушку впервые, в баре застрелили китайца. Во время второго рандеву дубинкой по голове получил уже я сам. Что теперь? Она взорвет монастырь? Или, не мудрствуя
Впрочем, на этот раз она, похоже, действительно была одна. Тоже неплохо, подумал я. Очень-очень неплохо. Вот уж сейчас-то я ее порасспрошу. Ох, как я ее расспрошу! Пусть только попробует не ответить мне хоть на один из накопившихся вопросов! Сейчас я все узнаю… Твою мать!
— Хм. Привет, красотка. — Я подошел поближе. — Что-то давненько не было тебя видно. Я уж начал бояться, что остаток жизни придется провести спокойно и без приключений.
— Ты не рад меня видеть? — близоруко щурясь, спросила Анжелика.
— Как не рад? Очень даже рад. Столько времени прошло, а голову мне так никто и не проломил. Уж теперь-то, надеюсь, дела пойдут, а?
— Все острр… остришь… Кр-р-расавчик…
Только тут я наконец понял. Вернее, даже не понял, а почувствовал. Анжелика была пьяна. Не просто пьяна, а, что называется, вдрабадан. И к ограде она прислонилась по единственной причине — чтобы не упасть. Куда-нибудь прямо в лужу.
Она шатнулась, попыталась сделать шаг мне навстречу и буквально рухнула мне на руки. Мягкими детскими ладошками она гладила мне лицо и повторяла всего одну фразу:
— Стогов… Стогов… Хороший мой… Милый… Увези меня отсюда, увези, пожалуйста… Куда угодно… Стогов…
«Этого мне только и не хватало», — подумал я.
11
Анжелику я отвез к себе. Оставлять ее в таком состоянии на улице было бы, пожалуй что, бесчеловечно.
«Ох и пожалею я об этом своем гуманизме», — думал я, втискивая ее на заднее сиденье такси. Дотащил ее, совсем уже расклеившуюся, до своего четвертого этажа, уложил на диван, укрыл пледом и на той же машине отправился в редакцию.
Когда я входил в Лениздат, часы над входом высвечивали половину пятого. Самое время появиться на рабочем месте. Господи, хорошо-то как! Я полной грудью вздохнул знакомый запах бумажной пыли, сигарет и черного кофе и атомом влился в бестолковую редакционную суету.
Для начала, как и положено профессионалу пера, мне следовало появиться в буфете. На лестничной площадке второго этажа симпатичная девица из Российско-Американского пресс-центра раздавала приглашения на завтрашнюю пресс-конференцию абсолютно незнакомого мне, но жутко знаменитого экономиста. Между вторым и третьим этажом парень из «Утреннего экспресса» рассказал, что газетенку его скорее всего в ближайшее время закроют, и стрельнул десятку на пиво. На третьем из двери с надписью «Корректорская» выплыла полная шатенка и, не выпуская сигарету из губ, истошно заорала: «Сидоркина! Где ты, мать твою?!. У Никиты Михалкова хвост завис!..» Для непосвященных поясню: данная пугающая фраза означала лишь то, что интервью мэтра кинематографа не умещалось на отведенную под него газетную площадь.
Все было нормально. Все было на своих местах. Неприятности последних дней стали понемногу казаться полузабытым ночным кошмаром.
Как и следовало ожидать, в буфете было не протолкнуться. Я заказал кофе, двести граммов коньяку и поискал глазами свободный столик.
В дальнем от стойки углу бородатые политические обозреватели тянули пиво. Брызгая слюной и сыпля пепел
Местами за столиками виднелись довольно хорошенькие девочки. Я поискал глазами Лешу Осокина. Раз есть девушки, значит, он должен быть где-то неподалеку. Леши в буфете не было, зато я отыскал свободное местечко и отнес свои чашку со стаканом туда.
Напротив меня, скорбно подперев щеку, сидел Саша Белкин, дизайнер толстого глянцевого журнала, квартировавшего на четвертом этаже Лениздата. Как обычно, в изрядном подпитии и почему-то в темных очках.
— Привет, — сказал я.
Саша неопределенно помычал и изрек:
— Илюха, жизнь — дерьмо.
— Сними очки, мир покажется тебе куда более солнечным.
— Не могу, старик. У меня синяк под глазом. Ни хрена в этих очках не вижу, два раза уже за сегодня лбом об углы трескался, а снять очки не могу. Стыдно.
— Что случилось? — поинтересовался я.
Глотнув из стоящего перед ним стакана, Саша еще раз скорбно помычал и поведал мне свою печальную повесть.
Саша Белкин был гомосексуалист, и об этом знал весь газетно-издательский комплекс. Саша был не простым гомосексуалистом, а идейным и редкостно агрессивным. Так сказать, пророком гомосексуалистической идеи. В принципе, среди моих знакомых подобной публики хватает. Сказать, что данный факт меня смущал или хотя бы интересовал, было бы, пожалуй, преувеличением. На сексуальную ориентацию знакомых, мне по большому счету глубоко наплевать. Но с Сашей подобный номер не проходил. Личность Саши Белкина всегда и у всех вызывала резкую поляризацию мнений.
Саша не был похож на типичного гея, как их показывают в кино: жеманного типчика с родинкой на верхней губе и в женском нижнем белье. Двухметровый Саша с пудовыми кулаками и абсолютно лысым, как бильярдный шар, черепом, пил как лошадь, громогласно матерился и был не дурак подраться.
В свое время, еще при коммунистах, Саша успел посидеть в тюрьме, и — звучит фантастично, но факт — говорят, даже пользовался там неким авторитетом. На определенной стадии подпития Саша непременно грабастал самого симпатичного из собутыльников в охапку и жутким грудным голосом сообщал бедолаге: «А теперь, милый, мы с тобой поцелуемся… Возражения?…» Кроме всего прочего, Саша мог запросто заявиться на работу с накрашенными глазами и губами. Отчего становился похож на какого-нибудь второстепенного персонажа фильма «Вурдалаки просыпаются в полночь».
Вчера Саша со своим мальчиком — а у Саши был мальчик, очень вежливый студентик из Финансово-экономического института — по своему обыкновению отправился в бассейн.
— Слушай, нормально себя вели, бля буду, — жаловался он мне. — Плавали там, с вышки прыгали, никого не трогали… А рядом бандюги какие-то плескались… Уроды, бля буду… В общем, обозвали они моего ненаглядного. Не, слышь, бля буду, грязно обозвали, да еще громко так… И когда эта долбаная гейфобия исчезнет, а? Нет, Илюха, ты скажи, когда? Ты ж умный мужик, Илюха. Короче, это… вступился я, ну и… это… огреб, короче… Нет, ну где справедливость, а? Не, бля буду, — уеду я из этой страны. Попрошу сексуального убежища в Голландии…