Черная бездна

Рощин Валерий Георгиевич

Вернувшись на борт субмарины, он доложил:

– Ты ошибся в одном, Франц.

– В чем же? – помогал снимать снаряжение Шмидт.

– В размерах.

– Остров стал больше?

– Наоборот! В поперечнике я насчитал всего пятьдесят шагов.

– Что представляет собой остров?

– Нагромождение округлых валунов – от небольших до исполинских. Если бы не фонарь, я определенно переломал бы ноги.

– Место захоронения выбрал?

– Приблизительно в ста метрах к югу от острова есть глубокая яма.

– Глубина?

– Я погрузился

метров до двенадцати, и фонарный луч едва достал до дна. В общей сложности глубина в этом месте составляет метров двадцать пять или тридцать.

– Неплохо, – оценил штурмбаннфюрер. – Пора приступать…

Сейф с блестевшей на швах смолой люди Шмидта, по совету фельдмаршала, не открывали – его оставалось лишь отделить газовым резаком от палубы. Пять других ящиков перед транспортировкой предстояло загрузить ранцами и мешками.

После нудной, монотонной работы почти весь груз подняли на верхнюю палубу. В кормовом отсеке остались личные вещи членов дивизеншутцкоммандо, оружие и боеприпасы, включая двадцать килограммов взрывчатки.

Каждый загруженный сейф Шмидт лично проверил, запер ключом, после чего матрос обмазал замочную скважину густой смазкой.

Последним к одному из сейфов наведался японец. С превеликой осторожностью он извлек из ранца керамический снаряд, освободил его от мягкой ткани, повернул в носовой части взрыватель и уложил на верхнюю полку. Помогавший матрос тут же захлопнул стальную дверцу и подал баночку с быстро сохнущей краской. Вооружившись кистью, японец нарисовал на дверце свастику, а под ней начертал причудливый иероглиф…

Шесть рейсов выполнила шлюпка к острову Дьявола. Она ходила медленно, с низко опущенными бортами. Все шесть раз Шмидт ступал на ее борт и контролировал процесс до сброса ящиков в воду.

Через два часа усилиями подводников и членов дивизеншутцкоммандо, операция завершилась.

– Уходим, – скомандовал Шмидт, пряча в дальний карман холщовый мешочек с шестью ключами.

– Освободить палубу! – прикрикнул Минквиц. – Всем, кроме сигнальщиков и вахтенного, – вниз!

Подлодка медленно обогнула остров Дьявола, штурман доложил из Центрального поста:

– Мы за пределами архипелага Лавецци, входим в пролив Бонифачо.

– Глубина?

– Под нами сто двадцать метров.

Подводники покинули ходовой мостик, задраили люк.

– Заканчиваем подзарядку. Приготовиться к погружению, – отдавал привычные команды капитан. Отыскав взглядом штурмбаннфюрера, поинтересовался: – Франц, для расчета курса нужны координаты следующей точки.

Подойдя к карте, тот указал точку на испанском побережье.

– Район Паламоса? – склонился Минквиц над освещенной картой.

– Да. Сколько до него ходу?

– Двести восемьдесят миль… – на секунду задумался капитан. – Через двое суток будем там.

– Нормально. Моих людей будут ждать на берегу в три часа ночи…

До выхода на траверз Паламоса оставалось не более четырех часов, когда Шмидт навестил Минквица и приказал не пускать

никого из подводников в кормовой торпедный отсек.

– Что это значит, Франц? – удивился тот.

– Тебя это не касается, – отрезал эсэсовец. – Просто пройди по отсекам или объяви по трансляции, чтобы до всплытия туда никто не совал носа.

Вернувшись в «Потсдамскую площадь», Шмидт растолкал Шрайбера, тибетского монаха и японца. Вчетвером, взяв кое-какие вещи, они прошли в кормовой отсек и наглухо задраили за собой люк.

Азиаты вели себя спокойно, словно зная, для чего их сюда позвали. Сонный Шрайбер, напротив, нервничал и не понимал, зачем его разбудили и привели в провонявший машинным маслом тесный отсек.

– Садись, – показал Шмидт на воздушный баллон возле поста энергетики.

Хуго испуганно покосился на опасную бритву, сверкнувшую в руках монаха.

– Что вы задумали?

– Садись, дружище, и ничего не бойся. Я ведь тебя никогда не обманывал, верно? То, что мы сейчас сделаем, гарантирует тебе долгую и относительно безопасную жизнь.

Оберштурмфюрер послушно уселся на гладкую металлическую поверхность, глубоко вздохнул и отдал себя в руки товарищей.

Первым к молодому офицеру подошел монах и принялся с необычайной ловкостью брить его голову.

Тем временем Шмидт, используя данный оберфюрером Рауффом шифр, закодировал координаты точки захоронения и продиктовал японцу столбик полученных цифр. Тот с неторопливой педантичностью набрасывал на листе бумаги эскиз сложного иероглифа, похожего на загадочную руну. Это был элемент письменности древнего японского языка, существовавшего задолго до катакана и хирогана – прототипов современных японских слоговых азбук. Покончив с руной, Куроки встроил цифры в сложное изображение.

– Готово, – поклонившись, протянул он разрисованный листок.

Мимолетно глянув на странное художество, Шмидт передал листок монаху.

– Приступай.

«Какую часть татуировки следует сделать невидимой?» – начертал Туичен-щаго на глиняной дощечке.

– Вот эту, – указал эсэсовец на зашифрованные координаты.

Кивнув, монах разложил на тряпице инструменты: несколько пузырьков, наполненных темными и светлыми жидкостями, две кисти различного размера, набор иголок, чистое полотенце. Обмакнув в один из пузырьков кисть, он принялся переносить сложный рисунок с бумаги на обритую голову Шрайбера…

– Паламос, – кивнул капитан на огни небольшого городка.

Лодка покачивалась на волнах в трех милях от берега.

Погода сохранялась тихой, безветренной, а небо блестело мириадами ярких звезд. Правда, последнее обстоятельство не радовало подводников – именно в такие ясные ночи силы Кригсмарине несли ощутимые потери от налетов авиации англичан и американцев. Тем не менее, повинуясь приказу штурмбаннфюрера, Минквиц приказал всплыть на траверзе испанского города. Да и заряда аккумуляторных батарей оставалось всего на несколько часов хода – пора было запускать дизели.