Черная Ганьча
Шрифт:
– Обождал бы до зарплаты.
– Она умышленно не спросила, кому дарит магнитофон.
– Нельзя.
– Он погладил ее обнаженную руку.
Поднялся, взял с тумбочки листок бумаги и карандаш, написал несколько слов:
– Закажи граверу.
Придвинув к себе ночник, прочитала написанное, удивилась:
– За что это ты ему?
– Просто так не дам, знаешь ведь.
– Это какой же Шерстнев, что машину разбил?
– Именно.
Ждал, станет расспрашивать, проявит чисто женское любопытство. Поинтересуется, с какой стати
Она сложила листок, перегнув вдвое, спрятала в ящик тумбочки.
– Хорошо, закажу. Сделаю, как ты хочешь.
Поморщившись, он сдержал себя:
– Не я хочу. Солдат мне спас жизнь.
– Лешенька!
– Жена встревоженно поднялась: - Почему ты молчал?
– С заботливостью, которая всегда его покоряла, она принялась хлопотать, приговаривая: - Как это я, дурища... Нашла время... Ну вот, ну... что же ты!..
– Уймись ради бога, - ответил со смехом.
Они долго лежали без сна, рядышком, как в молодости, оба взволнованные. В соседней комнате тикали часы. На кухне капала вода из неисправного крана. Голов виновато подумал, что даже это не мог взять на себя - долго ли водопроводчика вызвать? И еще подумал, что пора разгрузить жену от многих забот по дому, которые может выполнить сам.
26
Суров с Людой шли по тому самому косогору, у подножия которого месяц с лишним назад он переносил ее на руках через поток. Люда увлеченно рассказывала о чудо-птице коростеле, который каждую осень пешком отправляется из белорусских лесов на зимовку в Италию, лишь изредка подлетывая у водных преград.
– Легко сказать: пешком!
– с жаром говорила Люда.
– Попробуйте себе представить: пичуга идет через всю Европу. Колоссально!
Суров нес ее туфли и сумочку, завернутые в газету. Больше месяца Люда за ними не приходила, а сегодня, собираясь в дорогу на юг, он обнаружил их и решил отнести хозяйке. Горячность девушки его забавляла.
– Неужели в такую даль - на своих двоих?
– Как не стыдно, Юрий Васильевич! Я хоть не фенолог, но сии сведения мною почерпнуты из абсолютно достоверных источников.
– Розыгрыш.
– Ну, знаете!.. Не быть компетентным...
– Постойте, Людочка, - Суров прервал ее, - трудно поверить, чтобы какой-то зачуханный дергач... Да что говорить попусту! Не верю.
В негодовании Люда остановилась:
– Почему зачуханный?.. Отличная птица, великий путешественник, и вы так грубо! Стыдно пограничнику не знать лес и его обитателей. Чудовищно! Я была о вас лучшего мнения, Юрий Васильевич.
Не переставая ее поддразнивать, Суров, деланно хмуря брови, сказал:
– Нашли из-за кого хулить! Осмелюсь доложить вам, товарищ начальник Дубовой рощи, что ваш дергач, в сравнении с другими пернатыми, - несчастный и жалкий космополит. Зимородок - птица, снегирь - птица, синица - просто царица, а дятел и вовсе молодец - они родину не покидают. Как можно бросать такую красотищу! Просто ненавижу всяких дергачей.
Люда изумленно взглянула
– Ну вас, я, глупая, принимаю все всерьез и завожусь, а вы разыгрываете. Нашла кому читать лекцию!..
– Было очень интересно, честное слово.
– Ладно, пускай по-вашему.
Лес полыхал яркими красками осени, стоял в неподвижной задумчивости, печально красивый, с желтизною, как проседь, светлевшей в багрянце. С берез и кленов тихо стекала листва, лес полнился звуками - будто издалека плыл колокольный звон.
Люда, умолкнув, шла притихшая, чуточку жмуря глаза от солнца. Оно светило сквозь поредевшую листву, высветливая зеленые островки еще не усохшей травы, озоровало в брусничнике, разбросанном там и сям рубиново-красными брызгами.
– Хорошо здесь!
– сказала шепотом, словно от громкого возгласа могла исчезнуть вся эта красота.
– Век бы не уезжала. А вы, Юрий Васильевич? Вам здесь нравится?
– Нравится, - ответил тоже вполголоса.
– Ах, какой вы, право, невозможный! Вас серьезно спрашивают.
– А я серьезно отвечаю, Людочка: нра-вит-ся.
– У него чуть не сорвалось с языка, что кое-кому здесь не понравилось, не по душе пришлась глушь. Сдержался.
С высоты, из-за облетевших верхушек берез, несся печальный клекот.
Отлет птиц всегда отзывается в сердце печалью. Стояли, провожая взглядом птичьи косяки. Прощальный крик плыл над лесным безмолвием, медленно удаляясь.
– Кончилась моя вольница, - со вздохом сказала Люда.
– На днях уеду в Минск и на всю зиму засяду писать.
– Отняла у Сурова сверток.
– Спасибо за хлопоты, Юрий Васильевич. Дальше не пойду, да и вам пора.
– Краснея, достала из кармашка жакета клочок сложенной вдвое бумаги: - Будете в Минске, заходите по этому адресу, если, конечно, появится такое желание.
Он взял адрес, спрятал в карман гимнастерки.
– Буду через три дня.
– Правда?
– Ее серые глаза вспыхнули, будто зажглись.
– Или снова разыгрываете?
– Нет смысла, Людочка. Еду на юг, а в Минске сажусь в самолет. Ровно через три дня.
Люда не могла скрыть радости:
– Ой, как хорошо! И я через три. Вы каким?
– Каким придется, - ответил, помедлив.
– Пожалуй, утренним.
– Люда стояла близко возле него, он легонько ее отстранил, разглядывая в упор. Слушайте, Люда, а вам известно, что у меня есть семья?
Краска стыда бросилась ей в лицо, голос дрожал от обиды.
– Мне известно, что вы живете один. Почему вы меня об этом спросили, Юрий Васильевич?
– Просто так.
– Показалось, что я посягаю на вашу свободу?
– Бог в помощь, Людочка.
– Суров усмехнулся.
– В университете по логике вы, очевидно, отхватывали одни пятерки. Такая тонкая проницательность. Мессинг бы позавидовал.
У Люды дрогнули губы, через силу выдавила из себя несколько слов:
– Извините... Вы в такой форме спросили, что я невольно подумала...