Черная Ганьча
Шрифт:
Он себе налил еще полрюмки, жене подлил.
– Много, - запротестовала она.
– Пей!.. В малых дозах коньяк - эликсир жизни.
Она деланно засмеялась:
– Ты скажешь.
– Пей!
– Ой, Лешенька...
– Ну!..
Она выпила и поперхнулась. Долго откашливалась, вздрагивая всем телом и выпучив глаза.
– Питух...
– сказал насмешливо.
– Ты же заставляешь.
Он смягчился. Его всегда обезоруживала ее покорность.
– Ладно, мамочка, не обращай внимания, я сегодня не в форме. Генерал...
– Зачем ты так? Он хороший, Суров.
– От хороших жены не убегают.
– Еще как!
– Выпив, она осмелела.
– Еще как уезжают! Сдуру, конечно. Потом жалеют. Глупая она, Вера. За Суровым любая с закрытыми глазами на край света...
Голов пить больше не стал, поднялся, засунув руки в карманы, спросил, пряча насмешку:
– Говоришь, любая?
– А то нет?
– И ты?
– А что я?
– Тогда не теряй времени, валяй к Сурову, пока Верка не опомнилась. Давай, давай.
Жена, обычно сносившая все его резкости безропотно, с той покорностью, какая вынуждала его извиняться, с молчаливым удивлением, точно жизнь свела их впервые, заглянула мужу в лицо, поднялась, и горестная улыбка тронула ее еще не старые, строго очерченные губы.
– Годы не те, Алексей. Ушли мои годы не знаю на что. А то бы пошла к Сурову, ей-богу, пошла бы!
– Что с тобой, Фрося?
Убирая со стола, она с тою же не сходящей с уст грустной улыбкой, словно рассуждая с собою вслух, продолжила начатое:
– Другим кажется, что ты меня осчастливил, дом, говорят, полная чаша, денег, известно, хватает, каждый год на курорты...
– На курорт, надо говорить.
– Спасибо, Леша, хоть под старость стал ты меня грамоте учить, бывшую официантку. А то ведь сколько живем - тебе безразлично, как я существую. Выходит, была официанткой в рабочей столовке на Пересыпи, а потом при тебе в той же должности. Ты и привык: Фрося сварит борщ, нажарит котлет, приберет, Фрося постирает - все Фрося...
Сидя на подоконнике у открытого окна, Голов слушал жену, не перебивая, - пускай выговорится. В ее словах было много неприятной для него правды, он хотел быть объективным, но подспудно выпирала обида: чего еще надо ей? Зарплату приносит всю, не пьет, чистоплотен в отношениях с женщинами. Разве виноват, что работа без остатка поглощает все время? Не может же, руководя важным делом, возложить на себя стирку, уборку и еще черт знает какие обязанности. Не сдержался от едкой колкости:
– Складно. Со слезой во взоре.
– Стыдно!
– вскрикнула она.
– Ты же...
– Она уронила чашку, и та со звоном разбилась.
Голов нагнулся за черепками, у него покраснел затылок.
– Скажи на милость, я и не подозревал в тебе столько душевных рефлексий. Уйму лет прожито под одной крышей в неведении, и лишь сегодня, и то волей случайных обстоятельств, просветился. Ну и ну!..
Жена выждала, пока он собрал осколки:
– Думаешь, удивил своим хамством? Давно знаю, что ты меня не уважаешь,
Голов сделал протестующий жест рукой:
– Инсинуация! Ложь.
– Не уважаешь, - повторила упрямо.
– А я вот уважаю в тебе хорошего командира, с характером. Должность у тебя ответственная, и ты не тряпка, настоящий ты, Алексей. Недаром лучшая часть в округе, и дисциплина строгая, и боевая на высоком уровне.
– Ого! Ты в курсе дела.
– А ты как же думал! В своих женах недаром командиры боевых подруг видят. А я тебе жена, спутник.
– Она тяжело вздохнула, спазматический всхлип сотряс ее всю.
– Только не люблю тебя, Алексей, - произнесла через силу. Не за что. Для государственного дела - хорош, для меня хуже чужого.
Она хотела уйти, но он ее удержал:
– Постой, Ефросинья, наговорила семь верст до небес - и ходу. Чего ты хочешь?
– Теперь уже ничего.
– Хочешь поменяться ролями?
– Глупости, - устало сказала она.
– Поздно. Спать пора.
– Успеешь. Ответь, чего ты хочешь?
– Раньше хотелось, чтоб ты меня человеком считал, боевой подругой, а годы прошли - привыкла. Вроде как на нелюбимой работе, когда уже поздно квалификацию менять. Она смахнула слезу: - Не нужно об этом. Очень тебя прошу.
До сегодняшнего вечера ему особенно не приходилось задумываться над своим отношением к жене. Знал: временами грубоват, невнимателен, подчас незаслуженно обижает. Но всегда старался как-то скрасить ей жизнь. "Ах ты, незадача какая, - подумал с досадой, - откуда она взяла, что я неуважителен к ней? В санаторий - вместе, случается, в гости - с нею, в академии учился она со мной в Москве..."
– Слушай, Фаина...
Из глаз ее брызнули слезы - Фаиной называл в первый год жизни, считая ее собственное имя слишком простым. Теперь вспомнил.
– Помолчи, Алексей... Фаину ты придумал... А я была Фросей и останусь ею...
– Она ушла в спальню.
Голов снова уселся на подоконник, курил. Потом прошел в спальню. Жена еще не спала. На тумбочке горел ночник, как всегда, была приготовлена аккуратная стопка газет, которые Голов читал перед сном в постели. Все - как прежде. Внешне не произошло изменений в строгом и педантично хранимом укладе их жизни. Но что-то надломилось, в безмятежную жизнь безжалостно вторглось новое, и Голова одолели угрызения совести. Он присел к жене на кровать.
– У нас есть свободные деньги?
– спросил он.
– Рублей сто пятьдесят, - ответила без запинки.
– Маловато. Это должно стоить дороже.
Ей подумалось, что он хочет как-то загладить свою вину дорогим подарком.
– У меня все есть, - сказала невпопад.
– На этот раз ты ошиблась, - ответил мягко.
– Подарок имеет другое назначение. Будь добра, узнай, сколько стоит хороший современный магнитофон. И, пожалуйста, приобрети его, ну, что-нибудь в пределах двух - двух с половиною сотен ассигнуй. К концу следующей недели.