Черная мантия. Анатомия российского суда
Шрифт:
Прокурор пробует зайти с другой стороны: «А после 17-го марта Вы в какое время видели Найденова?»
Жуков помнит: «Он 18-го утром на машине выезжал со своего участка. Идет машина, фары прямо в окно светят. Я вышел, открыл ворота и все».
Прокурор оглашает сообщение районной гидрометеорологической службы города Домодедово о состоянии погоды в районе поселка Гжель в марте 2005 года. Закончив читать нудный отчет метеорологов, прокурор язвительно обращается к старику: «Осадков выпало не так уж и много. Так была ли необходимость чистить снег?»
Жуков возмущенно: «Необходимость
Разошедшегося не на шутку старика уговаривают успокоиться и отпускают.
Еще один свидетель алиби Александра Найденова — Андрей Александрович Зырянов. Ему около пятидесяти, он энергичен и улыбчив.
Спрашивать его начинает адвокат Котеночкина: «Зырянова Валентина Михайловна кем Вам приходится?»
Зырянов, погрустнев: «Это моя мама. Она умерла в 2006 году».
Котеночкина: «Что Вам известно о событиях 17 марта, связанных с проживанием Вашей матушки на даче в садовом товариществе МГУ?»
Зырянов: «Она дежурила на даче у знакомых, кормила собак у Трубиных с понедельника по четверг. 17 марта в четверг она вернулась в Москву. В тот день я с ней поконфликтовал. Она была в возрасте. На своих двоих до станции не очень-то походишь, ну и дачники ее подвозили. Часто говорила: вот меня Саша подвез, спасибо ему, какой молодец. А в тот день: вот, негодный, не подвез, мол, не могу. Мне бы промолчать. А я: он что тебе, обязан, что ли?.. Вот я и запомнил этот день по конфликту. Человека-то сейчас нет, а мы родителей потом вспоминаем с сожалением, что ругались с ними».
Прокурор не скрывает своей иронии: «Почему спустя пять лет Вы утверждаете, что это было 17 марта, а не 18-го?»
Зырянов: «17 марта. Когда объявили об аресте, я еще у матери спросил: ты ничего не напутала? Тебя действительно Сашка не подвез? — Да что ты пристал, — она говорит, — так и было».
Прокурор: «А когда у Вас впервые спросили про 17 марта?»
Зырянов: «Впервые я сам себя спросил, когда через три недели объявили, что Найденов причастен к покушению. Вот я и совместил эти события».
Прокурор: «Откуда Вам стало известно о причастности Найденова к покушению на Чубайса?»
Зырянов: «Из телевизора. И в «Комсомолке» я увидел фотографию его. До сих пор статью храню. Мы с мамой тогда к Ивану Александровичу, отцу Найденова подошли. Мы же понимаем: человек был здесь, в поселке. А три года в тюрьме просидел».
Прокурор не верит: «Почему Ваша мама не обратилась в следственные органы?»
Зырянов принимается объяснять: «Матушке было 79 лет, у нее здоровья не было к кому-то ходить…».
Шугаев: «Вы настаиваете на том, что Найденов не подвез Вашу маму?»
Зырянов кивает: «Да, настаиваю».
Прокурор, передохнув, заходит на очередной круг: «Вам известно, когда было покушение на Чубайса?»
Зырянов глядит на него с сочувственным пониманием: «17 марта 2005 года…».
Утомленная
Судья усомнилась в выводах следствия (Заседание сорок второе)
Покушение на Чубайса — это вам не драка с поножовщиной в соседнем дворе, а чтобы у общества и вовсе не возникло ни малейших подозрений о подрыве и обстреле броневика главного приватизатора страны в результате разборки не поделивших государственное добро олигархов, следствие присовокупило к уголовному делу мощный идеологический мотив покушения — националистические взгляды подсудимых, их национально-классовую ненависть к Чубайсу. Доказательством идеологической базы покушения стала книга экс-министра печати России, писателя Бориса Миронова «Приговор убивающим Россию», найденная и в машине обвиняемого В. В. Квачкова, и в квартире его сына А. В. Квачкова. Обосновать содержание книги, как мотив покушения, следствие доверило докторам исторических наук С. В. Чешко и С. В. Соколовскому, заказав им лингвистическую экспертизу.
Из двух экспертов в суд явился один — заведующий Центром междисциплинарных исследований института этнологии и антропологии РАН, главный редактор журнала «Этнографическое обозрение», доктор исторических наук Сергей Викторович Чешко. Низкорослый, тощий, с темно-красным лицом, уже пожилой, но с черной не побитой сединой головой, он заметно хромал, опираясь на щегольскую трость, которую бережно выложил на парапет, отделявший присяжных от зала.
Адвокат защиты Чепурная начала с вопроса, ключевого для автора лингвистической экспертизы: «Являетесь ли Вы лингвистом по специальности?»
Чешко зачем-то бодро встряхнул головой: «Нет, чисто лингвистом я по специальности не являюсь».
Чепурная: «Какова Ваша специальность, согласно классификации специальностей Высшей аттестационной комиссии?»
Чешко: «Этнология, этнография, антропология. Номер специальности — 007».
Чепурная: «Вам знакомы методики, рекомендованные экспертам в методических рекомендациях № 27-19-19 от 29 июня 1999 года «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды», которые издал НИИ проблем укрепления законности и правопорядка Генеральной прокуратуры Российской Федерации?»
Чешко задумчиво пожевал губами: «Естественно я читаю методическую литературу, я бываю в Интернете, но я, как этнолог, имею свои представления о том, как трактовать те или иные темы».
Чепурная: «Почему, зная о методах лингвистического анализа текстов, Вы не использовали их в своем экспертном заключении?»
Судья снимает вопрос и предупреждает адвоката о некорректном отношении к эксперту. Запрещено в суде сомневаться в компетентности эксперта.
Чепурная: «Как Вами применялись методы лингвистической герменевтики, то есть лингвистического толкования текста, без которых невозможно правильно ответить на вопрос, поставленный перед экспертизой «есть ли высказывания…»?