Черная шаль с красными цветами
Шрифт:
Решено было: два-три денька Федор поотдохнет, придёт в себя на родной земле, и тронутся они с Ульяной и Гришуткой в путь - туда, в ижемские верховья, в Изъядор.
И все эти дни, отведенные на отдых и рассказы о пережитом в доме тестя, Федор начинал ранним-ранним утром, на коленях перед иконой, не выпуская взором строгий, но сочувствующий взгляд богородицы.
А потом они поехали домой, в Изъядор. И что там творилось, дома… не передать словами. А уж слез было пролито за праздничным столом… А какие вечера пережила семья Тулановых следом
И даже в качающемся слабом свете лучины ясно виднелась метка на левой щеке Федора, виднелась со стороны. А он сам начинал чувствовать эту метку - как ожог, если вдруг накатывало волнение или злился на что-нибудь. Ну, это теперь было редко и со временем все реже и реже. Забывалось горестное, чем дольше жил дома или в родной тайге охотился - тем дальше и дальше отходило все, что произошло с ним, сам всматривался в свое прошлое, как в чужой рассказ, удивленно и недоверчиво: да неужели такое могло стрястись с человеком? Ну… не придумано ведь… Но тут начинала гореть метка на левой щеке: было, было, Федор, все это было.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Прошло, минуло время. А Федор все так же, по утрам, пока все спали, начинал свой день поклонами богородице, благодаря за благополучно прожитые годы, за чердынское вызволение, за вчерашний трудный, но все же хороший день. Он просил богородицу дать здоровье и поберечь Ульяну, Гришеньку, Георгия, Октябрину… Росла семья Федора Туланова. Пусть никто друг на друга сердца не держит… И чтобы скотина не заболела. И дом семейный, богородица, побереги от огня и воды…
Потом Федор одевался и приносил полное беремя дров к печи. Опускал на пол тихо, без лишнего стука, но Ульяна все равно слышала - то был сигнал ей подыматься.
Она открывала глаза, смотрела на согнутую спину мужа, который закладывал дрова в печь, улыбалась будущему дню, семейным заботам, детям, сопящим во сне, легко вставала, хватала с лавки свою вечную юбку из чертовой кожи и проворно пролезала сквозь нее, затягивала на крючки свою тонкую, как у молодицы, талию, и занимала свое утреннее рабочее место - у печки.
Было время сенокоса; Федор хотел сегодня с Гришей до обеда выкосить кусок луга у ручья.
– Георгия тоже возьмешь?- спросила Ульяна.- А то, пока маленький, пускай поспит досыта… К обеду все вместе придем.
– Не-не, мужичок пускай с нами идет. Пока мы косим, он поудит. На уху натаскает - и то дело. А после обеда в пологе отдохнут с Гришей, отоспится, свое возьмет.
– Гриша-то как?- улыбчиво беспокоилась Ульяна.- Получается ли чего?
– Ну-у…
– Побереги, Феденька, малого сыночка, не перетрудился бы. Старания много, а силенок… Не надорвался бы…
– Неуж я не понимаю?- склонил голову Федор.- Я далеко вперед не забегаю, поглядываю, чтоб не отстал. Ему-то больно радостно. Тянется за мной, старательный. Коса у него, как игрушка, в самый раз. А как Гришуха за большую косу возьмется, эта - Георгию перейдет. Вишь, как хорошо двух сыновей иметь: инструмент не пропадает…
Ульяна счастливо засмеялась. С таким мужем можно и пятерых завести.
– Гришуху этой осенью возьму с собой в лес, пора привыкать.
– А школа как же?
– Школа ему хорошо дается, за три недели сильно не отстанет. А зверя-птицу промышлять тоже надо учиться, школа этому не научит. Меня отец с девяти лет в лес таскал. Видишь, какого охотника вырастил.
– Лишь бы лес его вовсе не переманил…
– Этого, Уля, не бойся. Школьной грамоты нам много не надобно. А лес нашего брата кормит. Вот и прикидывай, где больше учиться нужно…
– Я вам хлеба буханку завернула, миску, ложки, вот здесь, Федя. В туеске молоко с творогом, я еще сметаны положила, покушайте. А к обеду я постряпаю, и мы с Октябриной придем.
– Октябринку можно бы у бабушки оставить.
– Ничего, вместе придем. Девочка все примечает: и как у печки обряжаюсь, и с коровой, и стряпню… пусть уж со мной.
– Ну и хорошо, Уля. Тогда после обеда все будем сухое сено сгребать, да и застогуем. Сегодня да завтра - здесь закончим. И поплывем на дальние луга. Трава там нынче хорошая, славные сена поставим… Лишь бы с погодой успеть.
– Воронко и Машку куда, Федя? Может, пока с телятами отпущу на пастбище?
– Отпусти. А на дальние луга возьмем с собой. Копны таскать.
– Я с мамой поговорю, может, посидит с ребятишками. Тогда и я с тобой - туда. Одному тяжело.
– Какой же я один,- улыбнулся Федор.- Мы с Гришей. Два самостоятельных мужика.
– Да уж, мужичина растет…- улыбнулась Ульяна.- Только вот коса покороче, да руки-ноги потоньше…
– Вырастим,- обнадежил Федор.- Всех вырастим, Уля. Такие будут помощники - не нарадуешься.
– Дай-то бог, Федюшко.
– Мы там сделаем шалаш получше, Уля, да и побудем всей семьей, пока не закончим. Уж до того я люблю, когда все вместе.
– И я, Федя,- прислонилась Ульяна лбом к его плечу. Федор зашел в горницу - будить детей…
Жизнь шла, шла своим чередом. Жизнь ты, жизнь… Удачи и трудности, горе и радости в жизни рядышком ходят и, друг за дружкой, навещают людей. Кому больше одного достанется, кому - другого. Невероятно тяжелым был для деревни девятнадцатый год, да и первая половина двадцатого - не лучше. Кто пережил, тот пережил, но зарубка в памяти осталась у каждого. У Федора Туланова осталась еще и отметина на щеке…