Черная шаль с красными цветами
Шрифт:
И старший майор госбезопасности сосредоточился на прошлом, мысленно прокручивал тогдашнюю их дорогу по реке, ночевки, баньку, рыбалку, охоту… Надо найти вопрос, надо.
А Туланов махал топором. Бригада, в которой Федор работал, валила строительный лес в красивом бору на возвышенности, совсем недалеко от лагеря. Оттуда, из зоны, сюда, под своды сосен, долетали гулкие удары кузнечного молота и другие звонкие звуки. Лагерь был рядом, но и эти полторы-две версты вечером казались долгими: усталость давила к земле, цеплялась за ноги. Весь день на ногах, на ногах, начальство торопит бригадира, а он - орет на бригадников,
Валят сосны пилами, двуручными, типа «мине-тебе», а после рубят сучья, срубают верхушки, пилят на бревна, тут же звучит криком: «Эй! Давай стаскивай!» Валят двое, а в штабель бревна таскают, собравшись по десять. Сила дармовая, на худой кормежке, такой силы не жалко: запалишься - да и хрен с тобой… Народ с пересылки все прибывает, конца не видать. Гурий про перегибы поминал, так что ж они все перегибаются, эти перегибы? Экая сила народу в тайге собрана, а все идут и идут, Стало быть, про перегибы объявили, а те, кто гнул, так и гнет свое? И сколько еще гнуть будут?
Жгут душу проклятые вопросы, и щеку левую жгут, терпежу нет, а поделиться с кем, обсудить… боже упаси, сохрани господь… Кто с языком совладать не умеет, тому уже и сроку добавили, это здесь недолго. Вызовут, опустишь ручки по швам, да и выслушаешь про прибавку, которую пожаловали тебе за контрреволюционную агитацию… Во как нынче, и посомневаться не моги.
– Вз-зяли!- Дюжина мужиков тащит здоровенный балан к штабелю. От штабеля балан поедет на лошадях на крытую пилораму, что срубили на берегу Ухты рядом с кузницей и ремонтными мастерскими. Маленько удавалось перекурнуть, пока сжигали сучки и вершинки. Тут руки сами тянулись к огню, а Федор еще и лицо поворачивал левой щекою - погреть метку, успокоить проклятую…
Головой Федор понимал торопливость начальства: как не спешить, когда вон сколько народу в палатках обретается. Всего-то один деревянный барак и есть, где начальство, контора, бумаги. А жить - так начальство пока в землянках живет. Изнутри тесом обшитых, но все одно - землянки. Три двухэтажных дома, из бруса, нужно подвести под крышу, жилье будет ладное, но до вселения далековато. Да зекам четыре длиннющих барака строят, из досок. Две стенки, с зазором, в зазор - опилки, сыпь да трамбуй. В деревнях век так не строили. Ну, это достижения последнего времени, умные головы придумали: еще не дом, но уже и не палатка. Должно быть теплее, чем под брезентом. С лесоповала пришли, уже стемнело. Все побежали в столовую, а Федора выкликнули из строя, и теперь он стоял в сторонке, ждал сопровождающего: начальник вызывал в контору.
Старший майор госбезопасности Илья Яковлевич Гурий вспомнил свой вопрос к тому Феде Туланову, с которым бежал по реке под выстрелами царских солдат. Вспомнил.
В коридоре конторы Туланов удивился; здесь было полно людей. Худо-бедно, а час прождет. Через час в котле столовском станет много жиже… ну да начальнику такие мелочи без интересу. Климкин и тут опекал Туланова, вышел из кабинета, встал перед Федором, руки заложил за спину, покачался с пятки на носок:
– Пришел, Туланов?
– Так точно, гражданин начальник, явился по вызову.
– Это хорошо, что ты явился…
Очень многозначительный этот Климкин, станет вот этак перед тобой, руки заложит назад, будто нарочно старается тебе сказать: не, друг ситный, рук об тебя
– Ну давай пошли, Туланов.
Скажет слова самые простые, да таким голосом, будто сейчас, за дверью, он и предъявит тебе самые главные доказательства твоей вины, неизвестно перед кем, неизвестно откуда взятые. Но - неопровержимые, окончательные, которые припрут тебя к стенке, той самой, последней…
– Погодь тут!- Климкин зашел к Гурию и сразу вышел обратно.- Проходи!
Снова оказался Федор во вчерашнем кабинете. Гурий был не один. Высокого роста, лицо гладкое, без бороды и усов (приезжий, поди, наши все обросшие) - молодой человек у стола что-то показывал по карте. Федор, озабоченный пропадающим ужином, громко доложил по форме: так и так, прибыл. По вашему приказанию.
– Олег Петрович,- обратился Гурий к молодому,- знакомься: Туланов Федор Михайлович, житель здешних мест, так сказать - абориген. Охотник с верховьев Ижмы, знает те места на сто, двести километров вокруг. Да не просто знает, а каждую речку, ручей, ложбинку, каждый бугор. Не буду хвалиться, но, кажется, каждое дерево и каждую кочку. Ты в городе улицы не знаешь так, как он деревья помнит и тропы в лесу. Садись, Туланов, ты нам нужен,- приказал Гурий и кивнул на стул за приставным столиком.
– Свой лес, как не знать,- сказал Федор на всякий случай.
– Интересно, интересно,- выжидательно смотрел на Федора молодой, безбородый.
– А это наш главный искатель нефти, Федор Михайлович, познакомься: Олег Петрович Лунин.
Молодой улыбнулся Туланову.
– А мы, Олег Петрович, с Федором Михайловичем старые знакомые, было дело - бежали вместе от вологодского губернатора, на лодке, по Ухте и Ижме.
– Интересно, интересно,- опять сказал Лунин, очень, видать, вежливый.
– Тогда были мы помоложе, Олег Петрович, у Федора Михайловича ни бороды, ни усов, был он просто Федя, а я политссыльный Гурий. Солдаты по нам из винтовок лупили, с берега, но, как видишь, мы живы остались…
– Прямо как в ковбойском романе,- улыбнулся вежливо Лунин,- с погоней, стрельбой… чрезвычайно интересно!
– Самое интересное, Олег Петрович, другое,- сказал Гурий, посматривая на Туланова.- Самое интересное, что тогда, лет двадцать назад, я работал у инженера Гансберга, бурили скважины на нефть… И вот недавно вспомнил я, что спаситель мой, тот самый Федя Туланов, когда мы бежали с ним по реке, говорил, будто они с отцом знают естественные выходы нефти и газа на поверхность земли… где-то в их охотничьих угодьях такие выходы есть, и даже, если мне не изменяет память, они поджигают эти газовые факелы и греются возле них. Так ли, Федор Михайлович? Не подводит ли меня память?- оборотился Гурий к Федору.- Я тут вспоминал, вспоминал… Никак вспомнить не мог, что же такое, важное, сообщил мне тогда Федя Туланов. А ведь вспомнил! Видишь, Федор Михайлович, как жизнь повернулась: и наш побег, и твой тогдашний рассказ про факелы из-под земли - и моя должность нынешняя - все сошлось… Верно ли я припомнил?