Черная шаль с красными цветами
Шрифт:
– А ведь не жалеет тебя Федор, Уля, ну вовсе не жалеет…
Ульяна с удивлением подняла голову, посмотрела на Ваську.
– Ну да, много ты понимаешь, Вася. Других бы так не жалели, как Федя меня…
– Если бы жалел, разве заставлял бы этак… работать?.. От зари до зари спину гнешь. Разве не вижу?.. Гляди, Уля, так-то ненадолго хватит, всю выжмет. Такая красавица… поберечься б тебе…
– Вася, да бог с тобой! Откуда этакий защитничек выискался? Какой комар тебя укусил?
– Я вот гляжу на тебя и думаю: мне бы такую королеву, я бы тебя в светлице держал, да…
–
– А на что мне Агния? Думаешь, из-за Агнии к вам хожу? Еще чего… Ты мне нужна, Ульяна! Всю правду тебе, как на духу…
– Ты что, парень, вовсе из ума выпрыгнул? Чего-то ты нынче расшутился без меры.
– Не шучу я, Ульяна, нет, не шучу!
– А на кой мне, мужней жене, такая правда нужна? Заткнулся бы ты с такой правдой. Поди в лес, Вася, да и руби дерево по себе. Слушать противно…
Сказать-то Ульяна сказала, но и сама испугалась: лицо и глаза у Зильгана горели огнем, дурным огнем, и весь он был в ту минуту… какой-то свихнутый.
– Зачем тебе старый Федор Туланов, ну? Тебе двадцать один всего, а ему, старому филину, скоро тридцать. А мне тоже двадцать один. И сердце мое сохнет по тебе с первого дня, как приехала ты в нашу деревню, Уля… покою нету…
– Да ты вовсе сдурел?- Ульяна завязала крест-накрест узел с посудой.- Ты же обижаешь меня, Васька, как не поймешь дурьей своей башкой! Ты ведь левого мизинца Фединого не стоишь, Зильган. Да и моложе он тебя, в сто раз…
– А ты - попробуй… Тогда и определишь, кто моложе.
– Зильган потянулся к ней прямо через кострище, чтобы удержать за ногу.
– Спятил! Я вот тебе сейчас…- Она отскочила к стогу, схватила вилы и выставила их навстречу приближавшемуся Ваське:- Заколю, дурак!
Зильган шел к ней, глаза белые, безумные. И тогда Ульяна, не из страха перед Васькой, а от ужаса того, что сейчас может произойти, закричала: - Фе-едя!
Услышав это имя, Зильган остановился в двух шагах от острия. Глаза его сузились, руки напряглись, готовые перехватить вилы…
– Дура… чего орешь-то?- прохрипел он осипшим вдруг голосом.- Придет ведь, старый хрыч, да и даст… обоим. А тебе еще и поболе достанется… как говорят, баба не захочет, мужик не вскочит… Брось вилы, не дури, говорю!
– А ты, оказывается, пакостник, Васька. Па-акостник… Тьфу!- Ульяна не опускала вилы, зорко следила за каждым его движением.- Еще полшага ступишь - пропорю тебе брюхо, вот те крест - пропорю…
– Одно слово - дура и есть…
– Заладил, умный. Убирайся отсюдова, пока кишки целы. Думаешь, испугалась тебя? Фе-едя!
Ульяна снова крикнула, потому что сила, которую она вкладывала в крик, останавливала ее, она уже еле сдерживала себя: руки сами тянулись - пырнуть.
Она увидела за плечом Васьки, как Федор выскочил из леса и пошел, пошел в ее сторону большими прыжками. В руке у него был топор. «Господи, не допусти…» И Федор словно услышал мольбу - за несколько саженей до Васьки
…Федор, разыскивая кокору, зашел порядочно далеко, и голос-зов Ульяны услышал не столько ушами, сколько - сердцем. Он насторожился: не показалось ли, затаил дыхание, вслушиваясь. А сердце бухало в груди, стучало в висках, Федор выпрямился и побежал назад - послышалось, не послышалось,- скорее туда, к Ульяне! Низко наклонив голову, чтобы ветви не били по лицу и не выхлестали глаза, он летел между деревьями, несомый тревожной силой. Выскочив на опушку леса, увидел стоящего к нему спиной Зильгана и, напротив Васьки,- Ульяну с настороженными вилами. И злость и смех - все вместе - захлестнули Федора, пока он перемахивал расстояние до стога. Злость звала скорей добраться до Васькиной морды, а смех заставил отбросить в сторону топор, ну его, от греха подальше… Ваську он схватил за шиворот, поднял, крутанул - да и отбросил от стога.
Вопросов Федор не задавал. И так - понятно, отчего жена стоит с вилами в руках. Васька не успел подняться на ноги, Федор вмазал ему кулаком в подбородок, да так - чуть голову не оторвал. Зильган опрокинулся назад и шмякнулся замертво. И долго лежал не шевелясь. Когда поднял голову, глаза у него были как с крутого похмелья, он смотрел на Федора и, похоже, не видел.
Федор двинулся было к нему - добавить, чтоб у Васьки в глазах прояснело, но Ульяна схватила его за руку: Не надо, Федя, оставь ты его… Покалечишь… засудят. Уйдем от греха… Федор отошел за Ульяной к стогу. Взял вилы, грабли, потом сходил, подобрал топор, засунул за пояс. Ульяна согнутой рукой подцепила узел с посудой. Васька наконец встал на четвереньки, выплюнул кровавые слюни. Ладонью протер губы. Тяжело поднялся. Шатаясь, побрел к опушке, не оглядываясь.
Федор с Ульяной тоже пошли, не сказав ни слова. От опушки, где остановился Зильган, они услышали: - Ну-у… га-ад! Матрос проклятый… Я припо-омню… Ой - припо-омню… Тебе этот день… зубом бороны станет… поперек горла твоего…
– Васька! Слышь!- зычно крикнул Федор в ответ.- Ты вот чего, Васька! Чтоб тебя сегодня к вечеру в Изъядоре не было, слышь? Увижу - добра не жди! Заруби себе…
Зильган уехал из деревни в тот же день. Даже вечера ждать не стал, взял котомку и был таков. Своим, отцу-матери, слова не сказал: что, почему такая спешка - ни гугу.
Тулановы тоже никому ничего не сказали. Было и было. Уехал - это его дело. Федор и не злился, чисто по-мужицки понимал: ну, накатило на парня… Хотя, конечно, не случайно накатило, душонка у лентяя подленькая, из таких Зильганов хорошие денщики выходят…
Федор… как бы сказать - загрустил. Ульяна поняла это по своему, по-бабьи:
– Федя… ты на меня-то не дуйся, Федюшко… Не ложись спиной, повернись ко мне, Федя… Из-за дрянной, поганой души да чтоб между нами… Я, Федя, перед тобою чиста, чище не бывает. Тебя одного люблю, и сердцем и душою. Ты у меня… самый-самый… И до смертного моего часу будешь любимым… Как хорошо, что ты быстро прибежал, Федя. Я бы ведь запорола дурака вилами… Не знамо, как удержалась, бог свидетель. Промеж нами, Федя, никто никогда встать не сможет. Не думай о худом. Не расстраивайся, Федюшко…