Черная шаль с красными цветами
Шрифт:
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Прошло время, Зильган вернулся ранней весной. Долгонько был в бегах, долгонько. От того сенокоса до этой ранней весны не семь ли годов минуло? Так и есть - семь. Ушел Васька, никому не сказавшись, вернулся - ничем не похвастал. Где обретался? Чем промышлял? Был когда-то слушок, мол, где-то в волости видели Ваську, то ли в гэпэу служит, то ли по партийной линии, но видели при форме, очень, мол, Васька Зильган официальный стал. Он и в деревню вернулся в шинели, брюках-галифе и гимнастерке. И портупея через плечо. Все чин чином. Но знаков, либо нагана - никаких. То ли нарочно этак вырядился, туману напустить, то ли разжаловали за что - неведомо. Васька молчал. Но на службу никуда не поступил. Да и куда в Изъядоре поступишь?
Но место себе в деревенской жизни Васька скоро нашел: стал закоперщиком у партийцев. Мужики ведь - как? Баба, да детишки, да скотина, хозяйство - шутка ли. Обчественные дела… они, того, не шибко кормят… Нашелся бы кто бумаги вести, да коммунистов на собрания кликать, да за линией следить, чтоб, значит, соблюдалась. Вот Васька и взялся. И все остальные партийцы вздохнули чисто по-мужицки - взялся, ну и слава богу. У Васьки не семеро по лавкам, ему и карты в руки. А тут…
Есть ведь у кого и семеро, да ведь не так себе на лавке сидят - ртом есть просят…
Васька же Зильган повел линию на колхоз. Уже как человек партийной власти - повел. С нахмуренной бровью и сжатым кулаком, упертым в красный стол. Первый раз хотел он собрать мужиков прямо среди лета красного, на сходку: делать колхоз. Ну, это он хватил, конечно. Кто-то еще с дальних покосов не вернулся, у кого-то и здесь, обок с деревней, сена не поставлены. Какие собрания? Никто не собрался на сход, а про себя многие поняли так: те годы, что Васька был где-то в бегах, видать, насовсем его раскрестьянили - виданное ли дело, в пору сенокоса сходку кликать! Хочешь колхоз предложить, ну, погоди маненько, ужо страду перестрадаем…
Да никто всерьез и не принял Васькиной заботы, как бы жизнь сколотить по-новому. Была уже коммуния, тут, недалеко, в Керосе. Наслышаны. Вскоре после войны образовали, пожили вместях… Свое в кучу сложили, да у купца наотбирали добра… За один-единый год все и проели-пропили, артелью проесть чего хошь можно: чужой каравай - ешь, не зевай…
Доброй работы в Керосе не случилось, поразвалили все, да и разошлись, каждый на свою прежнюю земельку. Потому в Изъядоре все предварительные разговоры про колхоз всерьез никто не принимал. И зря Васька такую сходку затеял, как был шалапут… Но, терпеливо дождавшись своего часа, Зильган собрал-таки народ. Мужики толклись на крыльце и жгли махру, потом сгрудились в сельсовете. Речь держал сам Василь Петрович Зильган, нынче - партийный секретарь. Строгим голосом рассказал про съезд большевиков, ихней партии, и решил сделать в каждой деревне колхоз. Как он речь свою закончил - так, тут же, положил перед собою лист бумаги и ручку. И сказал:
– А теперь будем записываться. Партия решила, так что дело ясное. Первым записываю своего отца - Шомысов… Петр… Никифорович…- Он сам себе диктовал по складам и писал.
Записал своего батяню. Поднял голову на сидящих пред ним односельчан. И те ему прямо в лицо засмеялись:
– Вася, ты хоть с батей-то посоветовался? А вдруг он - против?
– С батей у нас уговор есть,- не принимая шутку, отвечал Зильган.- Потому и записываю его первым, как сознательного.
Мужики захохотали того пуще:
– От, молодец какой!.. Петр… да Никифорович… а мы-то знать не знали, какой у нас сознательный Шомысов обретается…
– Правильно, Вася, не давай батяню в обиду, пиши номером первым! Самым сознательным!
– Отец твой и в молодости не чересчур спину-то гнул, даже
Громким голосом всех перекрыл Иван Евстольевич, знаемый деревне как хороший охотник, и на земле трудяга, да и отец пятерых детей. Иван гаркнул:
– Слышь, Васька! Ты сразу за своим батей Туланова пиши! Федора! Ежели твоего сознательного с Федором заколхозить, вместях, аккурат твоему сознательному весной кусок хлеба перепадет, не потребуется пихту в лесу обдирать…
Зильган встал со своего места, уперся злым глазом в Ивана Евстольича:
– Ты чего же, Иван, смехуечечки строишь? Ты что думаешь, я хуже Федора Туланова работать стану?
– Как ты работать станешь, это мы поглядим,- не смутился Иван Евстольич,- а что хозяйства у вас разные, ой-ей какие разные - это мы точно знаем.
– Вот партия и решила - пускай у всех одинаково будет,- сослался Зильган.- Как объединимся - у всех поровну станет и коров, и лугов, и лошадей, и всего.
– Хва-ати-ил…- закричал Иван Евстольич.- Ишь ты, какой быстрый! Ты, прежде объединения, поди-ка заработай, сколько Тулановы заработали. Ты в свой колхоз внеси столько же - и лошадей, и коров, и лугов…- передразнил Иван Ваську.- Ишь каков! Старый, значит, пот - в сторону? не в счет? Ах, пакостники… надо же придумать. Он, вишь, не хуже работать станет. Если б, Васька, твои слова да обмолачивать-то - то муки было б навалом! Не-ет, Васюха! Ты сначала себя уравняй со мной, да с Федором, да с другими, кто горбится, себя не жалеючи, а потом уж приходи с коммунией - предлагать. А то…
– Тут не только общий скотный двор,- сказал Васька.- Тут государство, если запишемся в колхоз, деньги выделить сулится, для послабления крестьянству, налогом облегчит, кто в колхозе, трактор даст, землю пахать…
– Да на кой мне твой трактур!- взвился Иван Евстольич,- Чего у меня трактуром пахать? Все наши земли, у каждого, во - добрая баба задницей прикроет! Я свои за три дня перепашу и засею, безо всякого трактура. И другой так, кто с лошадью…
– То-то и оно, кто с лошадью,- вцепился Зильган.- А кто без лошади? К Туланову идти, кланяться? Потому что у него две?
– А хоть бы и к Туланову,- невозмутимо подтвердил Иван Евстольич.- Или ко мне приходи. А чегой-то ты взъелся на лошадников? Мы не цыганы, чужого не крали, нам лошадки ого-го как достались, Вася. Приходи, я тебе в ба-альших подробностях расскажу, каково они мужику даются, лошадки-те. А то небось думаешь - сами прибежали: взнуздай, мол, меня, Иван Евстольич, я твоя…
– Это точно,- негромко, после того, как собрание отсмеялось, сказал Федор.- Точно, Иван Евстольич. У кого лошадки нет, тот ленивее других, только и всего. Но я не про то хотел… Я вот про что сказать хочу. Мое имя тут трепать я никого не просил, да. Худа я никому не сделал, свое добро своим горбом наживал. Я так понимаю, коммуния дело не принудительное, добровольное дело. Иначе и хозяин в деревне - не хозяин. Уж это точно. Вот, к примеру, отцы наши и деды на дальние промыслы завсегда артелью ходили. Но то ведь на промысел. И опять же с - доброю волею, не хошь в артель - никто не принуждал: бегай по парме в одиночку. С промысла вернулись -и снова каждый сам по себе. А тут Василь Петрович Зильган зовет насовсем хозяйства объединить… Тут, братишки, что-то не так. В Керосе уже объединялись. Ничего путного не вышло, сами знаете. А люди там такие же, как у нас. Ну, ежли мы не по уши деревянные - пошто нам такую же шишку на том же месте набивать?.. Я - не. Воздержусь. Кому охота общим хозяйством толочься - да на здоровье, объединяйтесь, кто с кем хочет. Никого не осужу. А меня прошу уволить, мне в своем хозяйстве не надоело, хочу жить своим добром. Что сам выращу, что в лесу добуду - то и мое. Если взайм - всегда дам. Любому. Кому верю, конечно. Ежели на помочь деревенскую - со всею душой. А за так - нет моего согласия, и не осуждайте, мужики. Надеяться на дядю - не желаю. И обижать никого не хочу. Всяк своей волей жить должен. И больше лень мне разговаривать, извиняйте, пустое это.
И Федор пошел к выходу.
Оч-чень уверенно, видать, чувствовал себя Вася Зильган там, за красным столом! Ему бы смолчать, а он замахал указательным пальцем на Федора:
– Ты, Туланов, ведешь кулацкие разговоры! Ишь запел… Своей волей он жить хочет! Да если всякий начнет своей волею жить… что от государства останется? Как была твоя психология кулацкая, так и теперь сказывается.
– Не знаю, Вася, какая у меня… психология, насчет психологии у меня грамоты маловато, а насчет кулака ты в самую точку попал. Кулак у меня есть. Ты его давно не нюхал, могу поспособствовать. Заодно и мозоли тебе покажу… Ты их семь годов не видел, пока галифе натягивал…