Черная вдова
Шрифт:
Все деньги были сотенными купюрами и в банковской упаковке. Орыся спрятала их в индийскую сумочку, а вот в хозяйственную класть не решилась. Так и села в автобус: в одной руке хозяйственная сумка, в другой - с деньгами. Опустив пять копеек в кассу, оторвала билет. Через остановку кто-то передал мелочь за проезд. Орыся находилась ближе всех к кассе. Чтобы было удобнее действовать, она опустила сумочку с деньгами в хозяйственную. И уже не вынимала ее оттуда: ехать оставалось всего одну остановку.
Дома она вынула ряженку,
Потянуло в сон. Такая уж появилась у нее привычка в Южноморске: обязательно прикорнуть днем часика полтора-два.
Тут приехал Вадим.
– Умираю от голода!
– объявил он прямо с порога.
– Давай что-нибудь посущественнее.
– Надо было есть вовремя, - поворчала скорее для порядка Орыся.
– Вовремя!
– хмыкнул шофер.
– Шеф посылал в одно место...
– Ладно, сейчас.
Орыся пошла на хозяйскую половину. Элефтерия Константиновна разогрела голубцы. Когда Орыся принесла их Вадиму, тот вмиг разделался с ними и снова куда-то умчался.
И только она прилегла, в дверь постучали. Пришел Жоголь. Вид у него был до крайности озабоченный.
– Прости, Орысенька, что беспокою тебя, но позарез нужно позвонить в Москву, - сказал он.
– Ради бога, - кивнула Орыся на телефон.
– Понимаешь, с переговорной звонить - как на улице, - продолжал оправдываться Леонид Анисимович, набирая код и номер Москвы.
Орыся поняла, что он хотел бы поговорить без свидетелей, и, найдя какой-то предлог, вышла в сад.
Жоголь говорил минут пятнадцать. Появился он на крыльце какой-то странный, с растерянной улыбкой на лице.
– Ну, слава богу, слава богу, - проговорил Леонид Анисимович, прислоняясь к косяку.
– Добрые вести?
– встрепенулась Орыся.
– Боюсь даже поверить, - ответил Жоголь.
– Понимаешь, дома, в почтовом ящике, нашли записку от Михаила.
– Жив, значит?
– обрадовалась за Жоголя Орыся.
– Жив, жив, и это самое главное, - вздохнул он.
– А остальное непонятно...
– Что именно?
– Записка странная. Дословно пишет: "Дорогая мама, не переживай, я здоров. Но не ищи меня. Твой любящий сын".
– Жоголь сдавил пальцами лоб. Хоть бы дал знать, где он, почему не хочет объявиться? Может, ему очень худо, может, нужна моя помощь!
– А из-за чего Миша сбежал?
– осторожно спросила Орыся.
– Ссоры никакой не было?
– Какая там ссора!
– отмахнулся Леонид Анисимович.
– Голоса на него никогда не повысил!
– Тогда что же?
– допытывалась Сторожук.
– Этого, милая Орыся, я и сам не пойму. Все пытался разобраться, но... Наверное, трудно понять их, молодых.
– Жоголь хрустнул суставами пальцев. Ладно, будем надеяться, что благоразумие возьмет верх. Я вот думаю,
– Он с грустью посмотрел куда-то вдаль.
– Вот так расти ребенка, заботься, а что тебе уготовила судьба - бог весть...
Орыся постаралась успокоить Леонида Анисимовича, что, мол, обойдется. Он простился с ней все еще озабоченный и печальный, даже забыл прихватить клетчатую сумку на колесиках, с которой пришел. Орыся напомнила ему о сумке, оставленной в комнате. Жоголь забрал ее и вышел со двора.
Орыся снова прилегла, заснула наконец. Ей приснился нехороший сон. Неведомо, в каком городе - то ли в Трускавце, то ли в Средневолжске, а возможно и в Южноморске - она увидела на улице в толпе своего Димку. Бросилась к нему, но сын затерялся среди людей. Сколько она его ни искала, нигде не могла обнаружить. И вдруг отчетливо и безнадежно, как это может быть только в сновидении, Орыся поняла: утрата ее окончательна. Ей захотелось плакать, но слезы не шли. Отчаяние перехватило горло. Кто-то тронул ее за плечо и спросил:
– Где?
– Не знаю, - пробормотала она.
– Где деньги?
– снова прозвучал голос Скворцова-Шанявского.
Орыся с трудом расклеила веки, все еще не понимая, что с ней происходит. Явь медленно входила в сознание.
– Ты что, не ходила в сберкассу?
– стоя над ней, спросил Валерий Платонович.
Тут только она окончательно проснулась, тяжело вздохнула, стряхивая с себя дурной сон, и сказала:
– Была, была... Там, в индийской сумочке, в твоей комнате. За шкафом.
Профессор вышел. Сторожук поднялась с постели, поправила прическу. Скворцов-Шанявский вернулся через минуту. В руках у него была сумочка из змеиной кожи.
– Что это?
– зловеще спросил он, показывая какие-то пачки.
– Как что - деньги, - ответила Орыся.
В комнате был полумрак - днем Орыся зашторивала окна для прохлады.
– Не могла найти другое время для шуток?
– вскипел профессор.
– Какие шутки?
– удивилась Орыся.
– В банковской упаковке, сторублевки...
– Сторублевки?!
– завопил Скворцов-Шанявский, швырнув в нее сумочку с пачками.
Сумка шлепнулась на пол, и бумажки разлетелись по комнате. Сторожук невольно нагнулась, подняла несколько штук и обомлела.
Это были листки перекидного календаря.
– А где... где деньги?
– заикаясь, спросила Орыся.
Она ничего не понимала.
– Да, где?
– сложив, как Наполеон, руки на груди, Скворцов-Шанявский смерил ее презрительно-уничтожающим взглядом.
– Я же сама, своими руками...
– лепетала Орыся, лихорадочно осматривая внутренности сумочки.
– Два раза пересчитывала...