Черная вдова
Шрифт:
"Дай бог, чтобы пронесло!" - молил судьбу профессор.
Забылся он только к утру и не слышал, как поднялась и ушла из дома Орыся.
А она отправилась к Эрику Бухарцеву, бывшему шоферу Скворцова-Шанявского. Мысль обратиться к нему возникла у Сторожук совершенно спонтанно. А может быть, потому, что с Эриком связывали ее другие отношения, чем с иными приятелями профессора. В определенном смысле Бухарцев был Орысе многим обязан: вот уже сколько раз она давала приют его матери в своем трускавецком доме.
Услышав, что
– Не знаю, может, не поверишь, но нету. Позавчера продал золотишко, вчера - тоже. И все улетучилось как дым.
– Что же делать?
– растерянно произнесла Орыся.
– Хочешь?
– Бухарцев снял с пальца перстень.
– Прилично дадут...
– А кому я его сбуду?
– заколебалась Орыся.
– Есть один человечек. Надежный. Правда, облапошивает, но не так все же, как Решилин.
– Можешь свести меня с тем человеком?
– спросила Орыся, у которой возникла спасительная идея.
– Ради бога!
– охотно согласился Бухарцев.
...Когда Валерий Платонович пробудился ото сна, - а это было около полудня, - Орыся выложила перед ним пятьдесят тысяч рублей.
– Откуда?.. Где взяла?
– удивленно и радостно спросил профессор.
– Представляешь, я действительно сумки перепутала. Деньги были не в индийской, а в той, под крокодилову кожу.
– Да?
– подозрительно посмотрел на нее Валерий Платонович.
– А чего мне врать?
– не моргнув глазом, ответила Орыся.
Скворцов-Шанявский побежал отдавать долг.
Леонид Анисимович был из тех людей, которые привыкли властвовать над обстоятельствами. Но в последнее время он почувствовал, что эта власть поколебалась. Положение, как говорится, уходило из-под его контроля. По нескольку раз на день Жоголь звонил в Москву. Вести становились все более тревожными. В гастрономе царила растерянность. Запаниковали даже те, в ком он был раньше абсолютно уверен. А записка сына хоть и несколько успокоила, но, с другой стороны, уколола больно и глубоко.
"Почему Михаил обращается в ней только к матери?
– мучительно размышлял Леонид Анисимович.
– Выходит, я для него не существую? А может, это сделано намеренно, с явной демонстрацией?"
Мысли о сыне были, пожалуй, даже невыносимей, чем тревога за положение в гастрономе. Бывали мгновения, когда он был готов кинуться в аэропорт и улететь домой.
Ничто не радовало Жоголя в Южноморске. Даже присутствие рядом Виктории. Ее молодость и красота потеряли для него былую притягательность. Иногда он ловил себя на мысли, что она его раздражает. Если что-то и подогревало в Жоголе интерес к ней, так это ревность к Ярцеву. Но и ревность была какая-то вялая, вымороченная. Примитивное проявление чувства собственности: хоть костюм поношенный, но свой, видеть его на плечах другого не хотелось бы.
Сегодня у Жоголя была запланирована встреча с профессором, но тот после встряски,
День выдался просто волшебный. В природе царствовали три цвета золотистый, зеленый и голубой. Море было спокойным и прозрачным. Они пришли с Викторией на свое излюбленное место, недалеко от гостиницы "Интурист". Пляжем пользовались в основном тоже иностранцы. Здесь был буфет, где продавали на валюту пиво в банках, кока-колу, фигурное печенье. Жоголь с Викой пользовались его услугами.
Взяв лежак, Жоголь положил его у самой кромки воды и растянулся под мягким, ласкающим кожу солнцем. Он настроил транзистор на "Маяк" и весь отдался музыке.
Виктория взяла напрокат шезлонг с навесом: в дневные часы она не загорала, а только принимала воздушные ванны. Достав из сумочки журнал мод, она принялась лениво разглядывать иллюстрации.
Вдруг ее словно что-то подтолкнуло. Вика подняла глаза от журнала, огляделась. У нее было такое ощущение, что кто-то рассматривает ее. Но ничего подозрительного не заметила.
Она снова углубилась в чтение, но чувство, что за тобой пристально наблюдают, не покидало.
"Телепатия, что ли?
– удивилась она.
– Кто же этот экстрасенс?"
Вика посмотрела вокруг внимательнее. Неподалеку, ближе к игрокам в карты, сидел в таком же шезлонге, как и она, спортивного вида мужчина лет сорока пяти, в темных очках. В руках английская газета.
"Неужели этот иностранец?" - подумала она. Но глаз его не было видно за дымчатыми стеклами очков.
Вика достала несколько долларов и пошла к буфету. Взяв бутылку кока-колы и пачку "Честерфильда", она вернулась на место. Мужчины не было. В пустом шезлонге лежала только газета.
Не успела Вербицкая устроиться в своем, как из воды показался незнакомец. Высокий, прекрасно сложенный, он направился прямо к ней. Остановившись возле шезлонга, он поднял упавший на землю журнал и подал Виктории.
– Кажется, ваш?
– на чистом русском языке сказал он.
– Прошу.
– Спасибо, - ответила Вербицкая, чувствуя, что незнакомец не прочь поболтать с ней.
– Не боитесь сгореть?
– показал мужчина на солнце в зените.
– Сейчас не самое лучшее время...
– Я же в тенечке, - щелкнула она пальцем по навесу.
– Рассеянный, то есть отраженный, свет тоже может доставить неприятности.
– А вы сами?
– Я сегодня первый день здесь. Соскучился по теплу. В Ленинграде нынче очень ранняя осень. Дожди, холод. А вы откуда?
– Из Москвы.
– И у вас не лучше. Если не возражаете, я устроюсь поближе?
– попросил незнакомец.
Вика позволила. Он перенес свой шезлонг. Через минуту она уже знала, что зовут его Павел Кузьмич Астахов, он доцент и занимается проблемами внеземных цивилизаций.