Черные ангелы
Шрифт:
Выслушав наш путаный рассказ, он с места в карьер разъярился.
— Это что за пугачевщина?! — закричал он, размахивая куриной ножкой, как саблей. — Давайте сюда планшетник!
— Увы… — я развел руками.
— Вы понимаете… вы понимаете, что наделали?! — он едва не задохнулся.
— Понимаем… — ответили мы хором.
— Я вас уволю! — сорвался он на фальцет и на этот раз потряс куриной ножкой, как боевым стягом.
— Шеф, — сказал я, — нас ждет сам комиссар Пионов, чтобы продолжить расследование. Он поделится с нами информацией. Похоже, мы на пороге грандиозных открытий. К тому же нашелся Мирон Павличко!
— Да?! — с модуляцией в голосе удивился он, выходя из-за стола и приближаясь к нам. Впрочем, для этого не требовалось много времени, потому что кабинет был крохотный. — Ты ищешь связи, как и полагается хорошему
— Как нет? — удивился я.
— Нет планшетника — нет связей, — заверил он меня.
Я беспомощно посмотрел на Леху. У него оказался подбит правый глаз. Я только сейчас это заметил. Так, кто у нас левша? Значит, Леха сцепился с художественным редактором. А я знал, что несмотря на небольшой рост, Леха хорошо бодается головой и подныривает под противника, чтобы провести бросок. Благо она у него вся к белых 'перышках'. Однажды мы стояли в очередь за злополучным румынским коньяком. В тот момент, когда подошла наша очередь, какой-то бугай нагло пролез к прилавку. Леха удивился и сделал ему замечание. Бегай отмахнулся от него, как от мухи. И зря это сделал, потому что не знал, с кем связался. Леха поднялся с пола, выставил перед собой голову, как бычок, и попросил:
— Ударь меня еще раз!
Бугай удивился и ударил. Три раза он бил, и три раза Леха поднимался. Но по мере то, как он раз за разом поднимался, самодовольство бугая таяло. Он был выше Лехи на две головы и тяжелее килограммов на сорок. Но никогда не попадал в такие переделки. Для начала Леха сбил ему очки, и рубашка окрасилась первой кровью. Бугай попытался зажать Леху между прилавками и придушить за голову. Но Леха вывернулся, поймал его за руку, взвалил на спину, вытащил на середину зала и бросил на пол. Послушался глухой звук шмякнувшегося теста. Бугай поднялся. Если бы он знал, что его ожидало. После броска он стал безнадежно опаздывать. Как таран, он бросался на Леху в надежде использовать свой главный козырь — вес, но Леха в последний момент уворачивался, и наконец подставил ему подножку — бугай снес прилавок в бакалейном отделе и рассек себе лоб. Больше Леха не давал ему передышки. Он бил и справа и слева, кружа вокруг, как голодная собака, превращая лицо бугая в отбивную. Из носа у бугая текли сопли и кровь. Брови были разбиты в лохмотья — торчали голубые надкостницы. Через пару минут левый глаз безнадежно заплыл, и он им уже ничего не видел, а распухшими губами жадно хватал воздух. Бугай стал хромать, колени его был стесаны и дрожали. Правда, Лехе тоже досталось, но это не шло ни в какое сравнение с жалким видом бугая. Он бы с удовольствием сбежал, но в нем еще оставалось самолюбие. К тому же в толпе любопытствующих присутствовали хорошенькие женщины. Настал момент, когда он просто остановился и уже не шел вперед, а тупо смотрел на Леху, и его единственный зрячий глаз красноречивее любых слов выражал его состояние — бугай был в отчаянии. Несомненно, он всю жизнь жалел и холил себя, любил свое большое тело и считал себя сильным и здоровым. Он стал просить прощения. Ложными выпадами Леха вначале заставил его согнуться и упасть на корточки. После этого вытолкал пинками из магазина. Лучшая часть человечества аплодировала, а две особенно страстные женщины тут же пожелали познакомиться с победителем. Отблеск его славы пал и на меня. Стоит ли говорить, что обе, как всегда, оказались Танями, которые, кстати, и прихватили пару бутылок злополучного румынского коньяка, из-за которого мы едва не отдали богу душу.
— Разве дело только в планшетнике? — удивился Леха. — У нас есть запись расследования.
Я поморщился. Дело в том, что запись надо было еще монтировать, иначе бы главный ничего не понял.
— Да! — почти закричал главный. — Потерять такой козырь! Да мы бы могли!.. — он замер с куриной ножкой в руках, унесенный воображением в невидимые дали.
Леха незаметно пожал плечами и с ухмылкой покосился на меня. Ему приходилось выслушивать от шефа и более грозные тирады.
— …Можно было утереть нос любому конкуренту!..
На большее у него фантазии не хватило.
— …Или на худой конец продать!..
— Шеф! — дружно и радостно вскричали мы, — тогда бы нас точно посадили в тюрьму!
Ведь фактически из планшетника ничего нельзя было выжать, кроме его физического наличия как улики, которая подтверждала пришествие
— А где Мирон? — спросил он вдруг абсолютно спокойным голосом и принялся за куриную ножку.
— Он… — я замялся, — ушел…
— Все… все… все! — замер он. — Идите вы… правдолюбы! Идите работайте! Дело закрыто!
Похоже, ему надо было принять за воротник, и он нас просто выпроваживал. Я понял, что он принял решения, исходя из личных надобностей, а не из соображений стратегии.
— Шеф, у нас еще есть полдня… Похищена полицейская… мы будем… мы можем… Завтра утром…
— Идите… идите… к Луке, теперь он ведет расследование. У меня голова трещит. Делайте что хотите… век бы вас не видать…
Мы уныло вышли из кабинета. В коридор выскочила секретарша Вениаминова Зоя и сообщила:
— Тебя зовет Арон Самуилович, — она выразительно потыкала пальцем в пол.
— Спасибо, я спущусь, — ответил я.
Тогда я не придал этому значения. Может быть, Арон Самуилович просто хотел выпить со мной кофе? Если бы я сразу очутился у него в магазине, наверное, вся история закончилась бы раньше времени.
Леха спросил:
— Ты чувствовал себя когда-нибудь озлобленным?
— Конечно, чувствовал, — ответил я, соображая, что делать дальше.
Лука, конечно, не лучший выход из создавшегося положения, но мне приходилось работать и не с такими людьми. Когда я попал в переплет из-за корпорации 'Топик', мне понадобилась вся выдержка, на которую я был способен. А обходились со мной очень жестко, и я знал, на что способны люди, наделенные властью. Разумеется, Лука не тянул на штатного дознавателя прокуратуры или костоломов 'Топика', но работать с этим человеком все равно было трудно. Пожалуй, один Леха благодаря природному юмору умел с ним ладить. Такого юмора у меня не было, вернее, он улетучивался, когда я общался с Лукой.
— А Мирон-то был? — спросил Леха с тоской в голосе.
— Был, — ответил я, испытывая чувство неполноценности, потому что и Леха мне не верил.
Что мне оставалось делать? Если бы я сказал, что Мирона не было, что мне все приснилось, было бы еще хуже.
— Ну был, так был… — согласился он и вдруг добавил: — Мне все надоело… Пойду свою 'мамию' собирать…
— Леха… — удивился я, — ты что, бросаешь меня?
— Устал, — вздохнул он, не глядя мне в глаза. — Может, этих зеленых человечков и не существует?.. А?.. Кто знает?..
— Леха! — воскликнул я. — Чутье потерял?! Назревают такие события… блондинка… летчик… Мирон… бармен…
— Потерял… — признался он, — вот если бы у меня была жена, если бы меня не бросило правительство, если бы главный был родной мамой, я бы всех простил, и то бы подумал. А так, гори оно все синим пламенем…
— Может, ты и прав, — сказал я, чтобы облегчить его страдания. — А мне деваться некуда.
— Ладно… — произнес он с горечью, в которую вложил всю мудрость человечества.
Действительно, в сложившейся ситуации каждый из нас был волен выбирать. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он поплелся к себе в каптерку. Его фигура выражала опустошенность. А я открыл дверь в кабинет Луки. Он лихорадочно диктовал своему новенькому баснословно дорогому квантовому компьютеру статью. Даже у Алфена была далеко не самая последняя модель. Хоть в этом Лука утер ему нос. На гвозде, вбитом с стену, висела его знаменитая 'карапуза'. Надо сказать, что его кабинет был еще меньше, чем у главного — в нем даже дивана не было. К тому же в нем было душно, как в кочегарке, которую я имел честь посещать в детстве. Впечатление от пребывания в ней было примерно такое же, как и от пребывания в кабинете у Луки, только раз в пять ярче, потому что на Марсе всегда было минус сорок, а в кочегарке, как утром в тропиках — все плюс тридцать пять. Но Луке все было нипочем. Он никогда не потел. Зато я сразу покрылся предательской влагой — сказывалось вчерашнее чаепитие.
— Привет, — сказал я. — Я пришел…
Он сдвинул на лоб очки и уставился на меня. Усы его грозно шевелились, а лицо как всегда выражало крестьянскую хитрость. Было такое ощущение, что Лука знает обо всем на свете. Надо ли говорить, что синяк на шее, оставленный Пионовым, приобрел синюшный оттенок, а по краям пожелтел. Впрочем, точно такой же был у меня на лице справа.
Я взял в углу комнаты стул, поставил его в центре комнаты и сел, давая понять, что я не мальчик на побегушках. Он тряхнул головой, очки упали на переносицу, и сказал: