Черные бароны или мы служили при Чепичке

Швандрлик Милослав

— Рядовой Черник, — раздалось с другого конца провода.

— Старший лейтенант Мазурек, — представился командир роты, и голос у него дрожал от волнения, — Разрешите обратиться.

— Ну что ж, — позволил ему актер, — пожалуйста, не стесняйтесь.

— Разрешите обратиться, — взволнованно повторил Мазурек, — Солдаты дали затрещину моему заместителю по политической работе. Это чрезвычайное происшествие.

— Вот чёрт, — вздохнул Черник, — Я запишу. Или лучше мне вызвать дежурного офицера?

— Дали затрещину моему заместителю, — стоял на своём старший лейтенант, — Это нарушение дисциплины,

которая главное.

— А кто ему дал затрещину? — спросил актёр.

— Разрешите идти, — сказал старший лейтенант, и с огромным облегчением повесил трубку. И тут же решил, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не будет звонить по телефону.

Никто не знает, чем закончилась бы эта история, не будь лейтенанта Троника.

Замполит по праву был исполнен решительности бульдогом вцепиться в этот случай и тут же заподозрил, что старший лейтенант не занялся этим делом, как следовало бы. Поэтому он сам соединился с Непомуками, и ему удалось вызвать к аппарату капитана Оржеха. Ознакомив его с чрезвычайным происшествием, он со всей решительностью объявил, что не потерпит замятия дела.

— Это неприятно, — сказал капитан Оржех, — Как фамилии этих солдат? Мацек и Цина? Они по крайней мере кулаки или бывшие эксплуататоры?

— К сожалению, нет, — произнёс Троник, — оба пролетарского происхождения, это очень досадно, но ничего не поделаешь.

— Это не просто досадно, — ответил капитан, — Это прямо-таки прискорбно. Процент рабочих и малоимущих крестьян, допускающих проступки, неуклонно растёт. Кто-нибудь из них, по крайней мере, закончил школу?

— Нет, — обманул его надежды Троник, — но избили они меня изрядно. Лицо опухло, а на заду синяк. Подобного я не простил бы даже комсомольцу. А возможно, и члену партии.

— Ладно, товарищ лейтенант, — сказал капитан, — я немедленно ознакомлю с этим случаем товарища командира, и подчеркну, что вы настаиваете на передаче виновных военному прокурору.

Вскоре после этого лейтенант Троник собрал комсомольский актив.

— Товарищи, — произнёс он, — это грустно, но комсомольская работа в нашем подразделении буксует. Вы все наверняка знаете, что произошло. Рядовые Мацек и Цина подняли руку на своего командира. Дело не во мне, товарищи, дело в том, что в моём лице они напали на всех политработников, на всю нашу народно–демократическую армию, и по сути…

— На целый социалистический лагерь! — подсказал ему Кефалин.

— Да, — согласился лейтенант, — Каждым своим поступком мы демонстрируем, на какой стороне баррикады мы стоим. Ударив политработника, представителя прогрессивной социалистической политики, мы даём пощёчину всему нашему строю, и попадаем, таким образом, вне зависимости от нашего субъективного замысла, в число вредителей. И наоборот, когда мы помогаем компетентным работникам, мы укрепляем нашу республику, и… что у вас, Ясанек? Случаем, вас никто тоже не избил?

— У меня болит зуб, — всхлипнул Ясанек, потирая опухшее лицо, — Днём я пошёл к зубному, но у них там было партсобрание, и зубной не мог уйти, потому что у него был реферат о важности тяжелой промышленности.

— Вот видите, мы живём во время великих перемен! — поднял палец лейтенант Троник, — На всех предприятиях от Аша до самого Бузулука ведётся

интенсивная политическая работа. Мы все готовы строить лучшую жизнь и отразить империалистическую агрессию. И в такое время, товарищи, вдруг придут какие-то тунеядцы, влепят мне пару раз по морде, да вдобавок ещё и грубо пнут! Я, товарищи, такое поведение без колебаний называю белым террором и идеологической диверсией!

— Мы в этом смысле не всё понятно, — признался Кефалин, — Когда старшего лейтенанта Мазурека бьёт жена — это тоже белый террор?

— Это не террор, а позор! — взорвался Троник, — И этот вопрос должен решаться на высшем уровне! Я сомневаюсь, что поведение гражданки Мазурековой продиктовано каким-то идеологическим мотивом, но в любом случае это безобразие! Впрочем, гражданка Мазурекова форму не носит, так что я не могу привлечь её к ответственности. А Мацек и Цина как раз военнослужащие, что им ещё выйдет чертовски боком!

— Уже почти два года выходит, — сказал Кефалин, — и не только им.

— А кто виноват? — спросил лейтенант, — Я, что ли? Я, посвящающий подразделению не восемь, а двенадцать часов в день!

— Иногда чем меньше, тем лучше, — прошептал Кефалин, но лейтенант уже распалился, и, сопровождая свои слова мощной жестикуляцией, продолжал:

— Я стараюсь, товарищи, я думаю о ситуации в подразделении днём и ночью, а кто не старается, так это как раз вы! Комсомольский актив! Почему вы не разъясняете остальным товарищам пользу военной службы так же, как и законы развития общества? Только потому, товарищи, что вы лодыри и безответственные элементы! А я вам доверял, рассчитывал на вашу помощь. И чего я дождался, товарищи? Кефалин — один из худших солдат в подразделении, Анпош разглашал военную тайну, Ленчо публично разжаловался, а Ясанек и Бобр тоже расслабились. С кем мне сотрудничать, как не с комсомольцами? Может, мне обратиться к кулакам и диверсантам? Может, мне договориться со шпионами? Товарищи, я вам говорю прямо — куда меня общество поставит, там я с радостью и самоотверженностью веду политическую работу! Но это, товарищи, меня уже, честно сказать, достало!

На стройках дебаты о девушках сменились догадками о том, сколько получат Мацек и Цина за инцидент с лейтенантом Троником.

— Скверно дело, парни, очень скверно, — твердил кулак Вата, — Когда в Вейпртах создавали колхоз, хуторянин Грубал скинул агитатора Шумеца в пруд. Ничего агитатору не стало, просто воткнулся головой в грязь и проглотил пару пиявок. И знаете, сколько Грубалу вкатили?

— Грубал воспротивился социализации деревни, — сказал Ясанек, — и его настигла революционная справедливость. Мацек против колхозов ничего не имел.

— Это правда, — согласился Дочекал, — был пьяный, а это смягчающее обстоятельство.

— Ошибаешься, — перебил его Кутик, — Опьянение теперь не смягчающее, а отягчающее обстоятельство. Если хочешь кому-нибудь разбить рожу, то только в трезвом состоянии. Я когда встречу лампасника один на один, так врежу ему разок в нос, закину его в кусты и смоюсь.

— Бедные лампасники, — вздохнул Кунте, — Жаль, что существуют они лишь в твоих буйных фантазиях.

— Ты мне не веришь? — оскорбился Кутик, но Кунте лишь махнул рукой.