Черные бароны или мы служили при Чепичке
Шрифт:
Сойдя с места, он жадно завладел фотоаппаратом. Глядя в зеркалку и по–детски улыбаясь, он рассматривал то, о чём говорил фотограф. Прошло несколько секунд.
— Слушайте, Шулик, — спросил Таперича, — Всё это как-то чудно. Турник вижу, дерево вижу, замок вижу, а я-то где?
Вопреки своему железному здоровью и вопреки своему любимому изречению, что у солдата лазарет в окопах и доктор ему нужен лишь когда его подстрелят, Таперича ни с того ни с сего заболел. Никто не знал, что за коварная болезнь его скрутила, но все более–менее догадывались. Таперича поддался одному из своих неврозов и сказал себе, что в постели
Таперича лежал в постели и стонал. Если учесть, что у него не было опыта симулирования, выходило вполне прилично. Офицеры сменяли друг друга у его постели, и в их глазах светилась зависть. Кто бы мог подумать, что майор Галушка так ловко сложит с себя ответственность за часть.
После обеда к больному прибыл доктор Горжец. Таперича сделал вид, что задыхается и с крайним усилием захрипел.
— Гм, — сказал доктор Горжец и сунул ему под мышку градусник. Через некоторое время вытащил его и посмотрел температуру. Ровно тридцать шесть и шесть десятых градуса.
— Что скажете, товарищ капитан, на такую температуру? — спросил с надеждой в голосе Таперича, — Это не воспаление лёгких?
Доктор Горжец его заверил, что о воспалении лёгких нет и речи.
— Как такое может быть? — несчастным голосом воскликнул Таперича, и задумался. Немного подумав, он произнёс:
— Я знаю, товарищ капитан. Перед вами тут был капитан Оржех. Я встал и всю температуру с себя стряхнул.
Впрочем, Таперича был человек с характером и быстро одолел свою минутную слабость. Как слёг, так и встал, и ни с того ни с сего появился на плацу. Капитан Гонец глядел на него, открыв рот, как на восставшего из мёртвых, но Таперича объявил:«Я военный, а не какой-нибудь штатский. Зайдите, Гонец, ко мне в кабинет».
Начальник штаба всё ещё не мог опомниться, но безмолвно последовал за своим командиром.
— Надо, Гонец, устроить кое–какие перестановки, — задумчиво сказал Таперича, — И прямо сейчас. Калек, художников и других фашистов отправим на объекты. А сюда приедут хорошие солдаты и сержанты.
— Тут есть одна зацепка, — заметил капитан, — Тот материал, который у нас здесь, на стройках проявил себя, как малопроизводительный. Если мы эти единицы вернём на объекты, там упадёт трудовая дисциплина, и, по всей видимости, и производительность. Выполнение плана за последний месяц лишь едва перевалило 100%.
Таперича махнул рукой.
— Что было, то было, — произнёс он, — Через пару дней устроим ещё одну перестановку. Нам здесь нужны хорошие и сознательные бойцы, а такие есть только на объектах.
— Там их тоже немного, — пессимистически пробормотал капитан Гонец, и немедленно взялся за дело, чтобы временная замена кадров прошла раньше, чем приедет проверочная комиссия из министерства.
Начались лихорадочные перестановки. Солдаты, от вида которых товарищу министру могло бы сделаться плохо, отправились на самые отдалённые стройки, и все с нетерпением ожидали представительного пополнения из рот. Случилось так, что Тапериче возле замка встретился рядовой Кефалин. Таперича вытаращил глаза и замахал руками, будто отгоняя наваждение.
— Кефалин! — выпалил он, — Что вы тут делаете?
— Прибыл из Табора вместо откомандированного
Таперича заскрипел зубами.
— Кто вас прислал? — спросил он угрожающе, — Какой вредитель прислал вас, когда я просил солдат?
— Товарищ старший лейтенант Мазурек, — немедленно последовал ответ. Таперича долго молчал, размышляя.
— Кефалин, — сказал он, наконец, — Вы заболели.
— Никак нет, товарищ майор, — ответил солдат, — В настоящий момент не могу пожаловаться на здоровье.
— Кефалин! — набросился на него майор, — Если я говорю, что вы заболели, значил, вы заболели! Таков приказ! Если бы я сказал, что вы умерли, вы бы умерли!
— Есть! — сказал Кефалин, — Вы заболели и сейчас отправитесь в лазарет. И будете лежать, пока не уедут товарищи из министерства.
Это Кефалина вполне устраивало. Против принудительного отдыха в лазарете он совершенно ничего не имел.
— С такими солдатами ничего не сделаешь, — объявил майор, — Если бы была война, я бы приказал вас расстрелять, а товарищи засыпали бы вас извёсткой. Таперича я ничего поделать не могу, потому что не имею полномочий. Поэтому будете больной и будете лежать в горячке.
— Но как я это сделаю? — спросил Кефалин.
— Кто из нас симулянт? Вы или я? — поднял брови Таперича, — Моё дело командовать, ваше дело симулировать. Таперича бегите в лазарет и лежите больной.
— Есть! — крикнул Кефалин и помчался в приёмную доктора Горжеца. «Если такого солдата заметит товарищ министр Чепичка», — гудел про себя Таперича, — «Я стану майором запаса».
Дальнейшие неприятности не заставили себя ждать. У старшего лейтенанта Белы Кухара жена убежала с каким-то пивоваром, и несчастный офицер попытался совершить самоубийство. Но он не пустил себе пулю в голову, как ему приличествовало бы по званию, а схватил бельевую верёвку и пошёл вешаться в саду. Выбрав могучую яблоню, он, прямо как Кантор Гальфар в песне Петра Безруча, перекинул верёвку через сук, и, после некоторого раздумья, сунул голову с петлю. В этот момент вмешались соседи, которые уже несколько минут напряжённо следили за его действиями. Они перерезали верёвку, и оттащили упирающегося лейтенанта в дом, где принялись немилосердно поливать водой. Тем бы всё бы и кончилось, если бы Бела Кухар не прокусил одному из спасителей щиколотку. За свой поступок он отправился в психиатрическую клинику, а попытка самоубийства стала чрезвычайным произношением.
Едва бедняга возвратился в Непомуки, его навестил разъярённый Таперича.
— Кухар! — закричал он, — Как вы могли такое сотворить? Из-за этой блядищи!
У Кухара затуманились глаза.
— Ведь я люблю её, товарищ майор, — прошептал он, — Я её люблю.
Таперича задумался.
— Кухар, — сказал он потом, — Помните, что офицер должен любить только Советский Союз!
На Зелёную Гору откуда-то из-под Брно был переведён старший лейтенант Перница. Ему приостановили продвижение из-за хронического пьянства, и его руководство заключило, что он негоден к воспитанию солдат в боевых частях. Пернице такое решение пришлось очень кстати, потому что он смог сперва напиться с горя, а потом ещё устроил прощальную попойку. Немного протвезвев, он, наконец, собрал барахло и поехал на новое поприще.