Черные кувшинки
Шрифт:
Холодное лезвие пронзило его плоть.
Он почти не почувствовал боли. Наверное, был слишком стар. Жизнь уходила из него. Бессмысленная, бесполезная жизнь. Он не сумел остановить трагедию. Он слишком стар, чтобы защитить Фанетту. Кто теперь позаботится о девочке? Кто спасет ее от нависшей над ней тени?
Джеймс в последний раз окинул взглядом колышущееся под ветром пшеничное поле. Кто найдет его труп? Когда? Через несколько часов? Или несколько дней? Последним, что мелькнуло перед его угасающим взором, было видение: женский силуэт на фоне колосьев и маков. Дама с зонтиком. Камилла Моне.
Он
День медленно угасал.
Джеймс еще успел почувствовать на своей остывающей коже собачье дыхание. Нептун…
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
21 мая 2010 года
(Шоссе Руа)
ЧУВСТВА
36
Второй подряд солнечный день. Это в Живерни! Почти чудо, уж можете мне поверить.
Я шла по шоссе Руа. Чем старше я становлюсь, тем труднее мне понять туристов, готовых выстаивать часовые очереди, лишь бы попасть в сад Клода Моне. Хвост перед входом обычно тянется метров на двести. А ведь достаточно немного пройти по шоссе Руа, и можно через зеленую ограду прекрасно рассмотреть и сад, и дом Моне, сделать фотографии и даже насладиться ароматом цветов.
По шоссе проносились машины. Растения, высаженные вдоль велосипедной дорожки, встречали каждую трепетом листьев. Те из деревенских жителей, кто работает в Верноне, давным-давно привыкли проезжать мимо розового дома с зелеными ставнями, даже не поворачивая к нему головы. Для них шоссе Руа — это дорога департаментского значения Д5, дорога на Вернон, и больше ничего.
Зато я, двигаясь с черепашьей скоростью, могу в свое удовольствие рассматривать цветы. Не стану вам врать, сад действительно великолепен. Пышные розы, скамьи в «нормандском цветнике», каскады клематисов, целые поля розовых тюльпанов и незабудок… Подлинный шедевр.
Кто посмеет мне возразить?
Амаду Канди даже рассказывал, что лет десять назад в Японии, в одной деревне воспроизвели точную копию дома Моне, вместе с садами — нормандским и водным. Представляете? Я видела фотографии. Сразу и не отличишь настоящий Живерни от фальшивки. Вы, конечно, скажете, что на фотографии можно пририсовать что угодно. Допустим. Но все равно, что за дикая идея — строить второй Живерни в Японии! Все это выше моего понимания.
Должна вам признаться: сама я не была в саду Моне уже много-много лет. Я имею в виду, в настоящем. Слишком много там стало народу. Тысячи туристов, все толкаются, все наступают друг другу на ноги — такой старухе, как я, среди них не место. Кстати, туристы часто удивляются, обнаружив, что в доме Моне нет его картин. Ни с кувшинками, ни с японским мостиком, ни с тополями. Музей — это просто дом, сад и мастерская. Чтобы посмотреть на подлинники Моне, надо идти в «Оранжери», в Мармоттан или в галерею Вернона… Одним словом, мне по другую сторону забора гораздо лучше. К тому же мои чувства никого, кроме меня, не касаются. Стоит мне закрыть глаза, и я, как наяву, вижу все красоты сада.
Они впечатались в мою память навсегда.
По
Ну ладно. Вам, наверное, уже надоело брюзжание старухи по поводу того, как меняется родная деревня и ее окрестности. Я вас понимаю. Но главный вопрос, который вас занимает, звучит так: что она затевает? Какую роль играет во всех этих событиях? Когда я брошу шпионить за всеми подряд и вмешаюсь? И как? И почему? Терпение, терпение. Еще несколько дней, всего несколько дней. Позвольте мне еще немного попользоваться всеобщим равнодушием к старухе, на которую обращают внимания не больше, чем на электрический столб или дорожный указатель — они были здесь всегда и всегда будут. Не стану вводить вас в заблуждение, утверждая, что мне известно, чем кончится история, но кое-какие соображения на этот счет у меня имеются.
Точку в ней поставлю именно я, можете не сомневаться. И я вас не разочарую.
Просто немножко потерпите. Дайте мне еще раз описать вам сад Моне. Только будьте внимательны — здесь важна каждая деталь. В мае по утрам в усадьбу Моне привозят школьные экскурсии. На протяжении всего месяца сад каждое утро наполняется детским гомоном. Конечно, уровень шума зависит от способности учительницы заинтересовать ребятню жизнью художника. И еще от степени их возбуждения, которая тем выше, чем больше часов они провели в автобусе.
Некоторых везут целую ночь. Бывают же на свете учителя-садисты! Правда, стоит детям попасть в сад, как они успокаиваются. Обычная прогулка, разве что с образовательным эффектом. Одни отвечают на вопросы теста, другие рисуют. И учителя перестают нервничать. Детям ничто не угрожает — если, конечно, кто-нибудь не полезет в пруд с кувшинками.
По шоссе Руа проехал грузовик булочника Лорена. Водитель посигналил мне, я в ответ помахала ему рукой. Ришар Лорен — последний в деревне торговец, который меня знает, — не считая галериста Амаду Канди. В Живерни чуть ли не каждый год меняются вывески: одни заведения закрываются, другие открываются. Живерни существует в ритме приливов и отливов. Но я теперь смотрю на все это издалека. Меня давно выбросило на песок.
Я подождала еще немного.
Наконец раздался треск мотоцикла. Я узнала «Тайгер-Триумф». Мотоцикл свернул на улицу Леруа и остановился возле входа для экскурсионных групп. Вам может показаться удивительным, что восьмидесятилетняя старуха способна по звуку двигателя узнать марку мотоцикла, тем более такую старую. Но поверьте мне на слово: треск «Тайгера-Триумф Т100» я узнаю из тысячи других машин.
Одновременно я заметила, что не я одна держала ушки на макушке. Из окна на верхнем этаже дома Моне, увитого диким виноградом, выглянула голова Стефани Дюпен. Она старательно делала вид, что пересчитывает детей.