Черные кувшинки
Шрифт:
Лоренс Серенак поборол искушение подойти к Стефани и вместе с ней рухнуть на пуховую перину. У него пылали виски.
— Стефани, зачем вы мне ее рассказали?
— Сами догадайтесь.
Она выпрямилась. Вокруг нее медленно опускались пушинки.
— Хочу сделать вам одно признание, инспектор. Довольно странное. Я уже очень давно не находилась наедине с мужчиной — не считая мужа, конечно. И очень давно не смеялась, поднимаясь по лестнице. Я давно ни с кем не говорила о пейзажах, о живописи, о стихах Арагона — не считая детей не старше одиннадцати лет.
Серенак подумал о Морвале. Но прерывать
— Понимаете, инспектор, просто я слишком долго ждала этой минуты. Всю жизнь.
Он молчал.
— Ждала, что кто-то придет.
«Срочно на что-нибудь посмотри, — приказал себе Серенак. — На оплавленные свечи. На облупившуюся краску на стенах. На что угодно, только не смотри в ее глаза».
— Не обязательно чешский художник, — добавила она. — Но хоть кто-то…
У нее даже голос был фиалкового цвета.
— Если бы мне сказали, что это будет полицейский…
Стефани резко поднялась и смело взяла Лоренса Серенака за безвольно повисшую руку.
— Пошли. Я должна взглянуть на своих учеников.
Она увлекла его к окну. По саду носились с десяток ребятишек.
— Посмотрите на этот сад, инспектор. На розы, на оранжереи, на пруд. Сейчас я открою вам еще один секрет. Живерни — это ловушка. Очень красивая ловушка — что правда, то правда. И помыслить трудно, что кто-то может мечтать о том, чтобы отсюда уехать. Из такой красоты? Но дело в том, что все это — не более чем декорация. Намертво закрепленная декорация. Никто не имеет права украшать свой дом по собственному вкусу и красить его стены в тот или иной цвет по своему выбору. Здесь даже цветок сорвать нельзя! Запрещено законом, да не одним, — их наберется с десяток. Мы живем в картине, инспектор. Мы навечно в ней замурованы. Принято считать, что мы находимся в центре мира, куда стремятся тысячи, десятки и сотни тысяч людей… Но мы сами не замечаем, как постепенно растворяемся в пейзаже. Лак, которым покрыто полотно, въедается нам в кожу и лишает возможности двигаться. Мы обречены на вечное смирение. На отказ от своих желаний. История Луизы, которая собирала в лугах Живерни одуванчики, а потом стала богемской княгиней, — не более чем легенда, инспектор. В жизни такого не бывает. Больше не бывает.
— Назад! Туда нельзя! — вдруг закричала она в окно.
Трое детишек как раз собирались пройти через клумбу.
Взгляд Лоренса Серенака метался по саду в надежде зацепиться хоть за что-нибудь, лишь бы не видеть бесконечной печали в глазах Стефани и не поддаться искушению обнять ее и прижать к себе. Повсюду он видел цветы. Какая гармония красок! Кто способен устоять перед этой волшебной картиной?
— А это правда, — неожиданно спросил он, — то, о чем говорит в своей книге Арагон? Что Моне не выносил вида увядших цветов? Что садовники каждую ночь выкапывали отцветшие растения и пересаживали на их место другие, в цвету? Как будто заново перекрашивали весь сад?
Кажется, его хитрость удалась. Во всяком случае, губы Стефани тронула улыбка.
— Нет, конечно. Арагон немного преувеличивает… Но, позвольте, выходит дело, вы прочитали «Орельена»?
— Разумеется, прочитал. И даже понял. Этот великий роман говорит о том, что счастливая любовь невозможна. Я прав? Именно это пытается внушить нам автор?
— Арагон верил
Лоренс отвернулся от окна. Бледные губы Стефани оставались чуть приоткрытыми. Его охватило непреодолимое желание провести по этим губам пальцем, прикоснуться к фарфоровой коже…
— Вы очень странная женщина, Стефани.
— А вы, инспектор, наделены даром вызывать людей на откровенность. Должна признать: ваша манера вести допрос намного тоньше, чем я поняла со слов мужа. Но я вас разочарую. Во мне нет ничего странного. Я обыкновенна до банальности…
Учительница ненадолго замолчала, словно собираясь с духом, а потом вымолвила — будто бросилась из окна вниз:
— Банальная история… Я мечтаю о ребенке. Но мой муж не в состоянии подарить мне ребенка. Наверное, поэтому я больше его не люблю. Хотя нет, не так. Сколько я себя помню, я никогда его не любила. Просто он оказался рядом. И был не хуже, чем любой другой. Заботливый. Любящий. Я сделала не такой уж плохой выбор. Я ведь самая обыкновенная женщина, инспектор. Похожая на всех остальных. Пусть красивая… Пусть родилась в Живерни и люблю своих учеников… Что это меняет?
Рука Лоренса легла на руку Стефани. Их пальцы переплелись вокруг зеленой чугунной решетки окна.
— Почему вы говорите об этом мне?
Стефани повернула к нему голову и засмеялась.
«Неужели она не понимает, что таких глаз, как у нее, больше нет ни у кого в мире?»
— Не стройте иллюзий, инспектор. И не думайте лишнего. Если я рассказываю вам все это, то не потому, что меня пленила ваша бандитская улыбка, и не потому, что у вас расстегнута на груди рубаха, и не потому, что в ваших ореховых глазах отражаются все ваши чувства. Но самое главное — не надейтесь, что на меня действуют ваши чары…
Ее рука оторвалась от его и указала куда-то за горизонт.
— Помните Луизу, которую пленила машина чешского художника? Вот и я с первого взгляда влюбилась в ваш «Тайгер-Триумф»! — Она расхохоталась. — И в то, как вы гладите Нептуна…
Она придвинулась к нему совсем близко.
— И последнее, инспектор. Самое важное. Тот факт, что я больше не люблю своего мужа, еще не делает из него убийцу. Скорее, напротив…
Серенак ничего не ответил. Он только сейчас заметил, что пассажиры машин, проезжающих по шоссе Руа в пятидесяти метрах от них, все, как по команде, поворачивают головы к дому Моне и наверняка видят в окне его и Стефани. Любовники на балконе…
Что они тут, с ума все посходили?
Или это он сходит с ума?
— По-моему, мне пора вернуться к детям, — тихо сказала Стефани.
Серенак еще некоторое время постоял один у окна, слушая, как стихают за спиной шаги учительницы. Сердце колотилось, как бешеное, словно желая вырваться из-под расстегнутой на груди рубахи; мысли беспорядочно метались в голове, норовя расколоть черепную коробку.
«Кто такая Стефани?
Роковая женщина? Или заблудшая душа?»