Черные кувшинки
Шрифт:
— Тем хуже для вас. Это художник-абстракционист. Поллок и другие черпали вдохновение в «Кувшинках» Моне. Все без исключения. Во Франции происходило то же самое. Надеюсь, вы запомнили, что я только что говорил? Самые большие картины с кувшинками вывешены в музее «Оранжери» — это своего рода Сикстинская капелла импрессионизма. Моне преподнес их в дар Французскому государству в честь мирного договора, заключенного в 1918 году. Но это еще не все! Место, в котором выставлены «Кувшинки», способно преподнести вам еще несколько сюрпризов!
— Правда?
Это было единственное, что пришло Сильвио в голову. Но Гийотен не обратил на его реплику никакого внимания.
— «Кувшинки»
Святые, королевы и гергоцини, воодушевленные поэтичным рассказом хранителя, казалось, были готовы вспорхнуть с портретов XVII века и умчаться в неведомые дали.
— Когда вы говорите «целое состояние», что конкретно вы имеете в виду?
Гийотен пропустил вопрос Бенавидиша мимо ушей. Прошагав через весь зал, он распахнул окно. Инспектор оставался стоять на месте.
— Ну? Вы идете или нет?
Сильвио понял, что хранитель приглашает его проследовать за ним.
— Сейчас я объясню вам, сколько стоят «Кувшинки», если верить последним торгам на аукционах Лондона или Нью-Йорка. Вот, посмотрите. Видите напротив, на улице Жанны д’Арк, каменные пятиэтажные дома? Всем известно, что там очень дорогие квартиры — это так называемое престижное жилье. Так вот, за одно полотно с кувшинками кисти Моне размером, скажем, один квадратный метр, вы могли бы купить… э-э… сотню таких квартир. Если учесть, что на каждом этаже каждого подъезда расположено всего по одной квартире, то нетрудно подсчитать, какую часть улицы вы смогли бы скупить.
— Сто квартир? Вы шутите?
— Нет, не шучу. Полагаю, в реальности такая картина стоит вдвое дороже. Но продолжим изучать улицу Жанны д’Арк. Видите машины на светофоре? Так вот, за одну картину вы могли бы купить от тысячи до двух тысяч автомобилей. Новых, разумеется. Или скупить все содержимое магазинов, расположенных на улицах Гро-Орлож, Жанны д’Арк и Республики вместе взятых. Поймите вы, на самом деле эти картины бесценны, вот что я пытаюсь вам внушить. Ведь это же «Кувшинки»!
— Вы надо мной смеетесь…
— Последний Моне был выставлен на лондонском аукционе «Кристи» со стартовой ценой двадцать пять миллионов фунтов стерлингов. И это была картина раннего периода творчества художника. Двадцать пять миллионов фунтов! Пересчитайте сами на квартиры или машины.
Сильвио стоял, словно оглушенный, а хранитель уже снова манил его за собой к лестнице, на этаж, где хранилось собрание импрессионистов.
Писсаро, Сислей, Ренуар, Кайбот… И, разумеется, Моне. Знаменитая улица Сен-Дени под дождем трехцветных флагов, Руанский собор в ненастную погоду…
— А сейчас на рынке еще есть «Кувшинки»? — осмелился задать вопрос Бенавидиш.
— Что
— Ну, ненайденные картины… — робко уточнил полицейский.
— Ненайденные? В каком смысле — ненайденные? Вас что, в полиции не учат выражать свои мысли точно? Вы хотите спросить, есть ли шанс, что где-то вдруг всплывет прежде не известная работа Моне? Забытая картина? Обнаруженная где-нибудь на чердаке в Живерни? Или в подвале… И вы намекаете, что подобная находка вполне может послужить мотивом к убийству. Еще бы, если на кону стоят такие деньги… Так вот, инспектор, слушайте внимательно, что я вам скажу…
39
Ступени лестницы в доме Клода Моне скрипели под ногами инспектора Лоренса Серенака.
Он пытался изгнать из головы посторонние мысли, но внутренний голос — или это был голос его ангеля-хранителя? — упорно продолжал нашептывать, что он своими ногами шагает в расставленную ловушку, что ему нечего делать на этой лестнице, ведущей в спальни, что ему незачем послушно плестись за этой женщиной… Что он теряет контроль над ситуацией. Но заставить замолчать этот голос разума — или инстинкта? — оказалось на удивление просто. Достаточно было вспомнить, как только что смеялась Стефани, и посмотреть на ее мелькающие впереди ноги, выглядывающие из-под платья, похожего на наряд гейши.
Когда Лоренс Серенак добрался до второго этажа, Стефани стояла в дверном проеме коридорной двери, по обе стороны которого располагались спальня и ванная комната. В туго перехваченном в талии красном платье, хрупкая и прекрасная, как фарфоровая ваза.
— Частные апартаменты Клода Моне. Здесь, должна признаться, обстановка более традиционная. Но и более интимная. Лоренс, вам что, нехорошо?
Она вошла в первую комнату и присела на кровать, почти полностью утонув в мягкой пуховой перине.
— Значит, настал час допроса? Ну что ж, инспектор, я в вашей полной власти.
Лоренс Серенак взволнованно осматривал комнату. Кремовая обивка стен, пожелтевшее постельное белье, черный мрамор камина, тусклое золото подсвечников, красноватая древесина ночного столика…
— Давайте, инспектор, смелее… Вчера с моим мужем вы были очень красноречивы…
Лоренс ничего не сказал. Оба они какое-то время молчали. Серенак не приблизился к постели. Огоньки в глазах Стефани постепенно погасли — так гаснет в ночи маяк. Она чуть приподнялась, подняв в воздух облако пуха и перьев.
— Тогда начну я. Инспектор, вам известна история Луизы — собирательницы одуванчиков из Живерни?
Серенак смотрел на нее, не зная что и думать.
— Ну конечно, не известна, — сказала Стефани. — Это очень красивая история. Луиза — это наша местная Золушка. Рассказывают, что эта крестьянская девушка отличалась необычайной красотой. Первая красавица на деревне. Юная. Свежая. Невинная. Году этак в тысяча девятисотом она позировала на лугу художникам. В том числе одному многообещающему чеху по фамилии Радимски, который приехал в Живерни, чтобы познакомиться с Моне и американскими живописцами. Красавец Радимски кроме всего прочего пользовался славой выдающегося пианиста. Он передвигался в автомобиле — редкость по тем временам. И вот он без памяти влюбился в деревенскую девушку, собиравшую на лугу одуванчики, женился на ней и увез с собой. Сегодня Радимски — самый известный у себя в стране художник, а крестьянская девушка Луиза стала богемской княгиней. Кстати, их машину Клод Моне купил для своего сына Мишеля, который несколько месяцев спустя врезался на ней в дерево в Верноне, на улице Тьера. Если не считать печальной кончины машины, история замечательная, правда?