Черные люди
Шрифт:
— Ага! — сказал царь.
Среди слушателей прошло движение.
Но Морозов поднял руку:
— Погодь, государь! Греки, что с патриархом Макарием приехали, сказывали мне под рукою [116] , что поляки дали золота татарам и те послали сорок тысяч своих в Украину. Да дают полякам еще ратных людей и венгры да волохи.
— Чти дальше, Михайлыч!
— «И ради великого дня объявлено, что король польский велел в Варшаве большой съезд учинить, чтобы все сенаторы к сойму [117] приехали и подумали бы, как коруне польской против московитов
116
Секретно.
117
Сейму.
118
Все время.
Куда исчезли теперь блаженные мир и тишина, что после мовни на царицыной половине вошли было ненадолго в душу царя!
— «И из Крыму татарский посол в Свею поехал, чему король польский не мало дивился: ему, королю, от татар помочи мало, они у него только землю польскую разорили и выдробили. А будут ли татаре помогать шведам, неведомо».
— Ха-ха-ха! — царь засмеялся. — То-то оно и есть! Хитрые они люди, татаре!
— Погодь, государь, — снова упредил Морозов. — Чти дале, Федор Михайлыч! Тута!
— «Из Вильны, из Варшавы, из Гданьска пишут, что польские и литовские войска вельми [119] радеют, чтоб Могилев-город себе назад взять, только не могут его одолеть. Московские люди, что в Могилеве сидят, таково крепки, что ни на какой уговор даваться не будут, будут сидеть, биться до последнего человека».
— Видишь, государь, что думают про нас ляхи? — сказал Морозов. — Они биться крепко хотят, и нам к тому готовиться нужно. Владыко святой, — обратился он к патриарху, — как разумеешь? Смоленск не конец войны, разве начало. Не ведает король польский, что ты, государь, учинить хочешь, а и то добро, что не ведает. Читай, Федор Михайлыч.
119
Очень.
— «А по сие время никто не ведает, где царь московский пробывает, а в Вильне сказывают, что царя московские люди окормили ядом да извели…»
— Ох господи, царь небесный! — перекрестился царь. — Чего бездельники выдумали!
Патриарх покачал головой:
— Только разумные люди тому не верят. «На Москве, сказывают, по-старому готовятся воевать, хоть мор на Москве еще не унялся».
— Ладно, довольно! — сказал Морозов, затем стал свивать столбцы. — Видать, государь, все немцы против нас Еуропой встают! Придется биться крепко. Как укажешь, чего творить? Коль в воду влезли, плыть надобно. Дело-то не простое.
— Что ты ж скажешь, Иваныч? — тихо спросил царь.
— Первое дело, государь: война — дело дорогое. В старину воевали просто — татаре на конях весь мир, почитай, взяли. А как? В землю чужую налетят, да ограбят, да дань наложат, да уйдут. Так нам нельзя! Ежели мы будем земли чужие налогами обкладывать, народ там будет бунтовать…
— Не хуже нашего! — сказал царь. — Что ж нужно, Иваныч?
— Деньги, государь! Серебро! Я, государь, раб твой, всю мою жизнь казну собирал. Сила государства — в серебре. А серебра у нас нету. В земли чужие пришедши, нужно за все платить, тогда
Пусть два медведя себе на гибель грызутся, а мы свою землю крепить будем!
У патриарха даже в бороде шевелилось презренье, сумен стал и царь. Речи Морозова были несносны, поносны, тяжки обоим. Или сегодня на Красной площади не праздновали восторженно великой победы? Или царь не держал на руках своих мягкое, нежное тельце наследника своего, будущего короля польского Алексея Алексеевича? Или сегодня не доложили патриарху его бояре, что прибыл тайно от цесаря, из Вены, от самого папы посол, некий кардинал, хочет с ним видеться тайно же? Морозов-то на молоке ожегся и на воду после Соляного бунта дует!
— У нашей державы или серебра не стало? — заговорил царь. — Али лесу у нас мало? Сала? Кожи? Поташу? Или нет Соболиной казны? Или мы нищие?
— Государь! — Морозов прижал пухлую руку к груди. — Соболиная казна есть, все у нас есть, да чтоб за нее серебро выручить — нам нужен мир! На соболиную шкурку ни у польского пана, ни у польского холопа хлеба не купишь! Еуропа нам теперь за соболей чем платит? Порохом да свинцом? А нам серебро надо! Соболями воевать не будешь. Без денег дальше идти в польскую землю не след! Где деньги возьмем? Деньги надо!
Давно Морозов хотел поговорить с царем, высказать ему свои помыслы, свои опасенья, чтобы удержать обоих великих государей от неверных шагов. Страшна была Морозову Еуропа, хоть и невелика, — недаром давно жила она устроенно, далеко, на тысячу лет, ушла она вперед Москвы в ремеслах и в учении. Правда, Польша сдала под натиском московских ратей спервоначалу, и еще сдаст, как сдает тетива от натяженья сильной рукой, а зато, собрав силы, вдруг потом грянет со звоном вперед, метнет злую стрелу?
И народа московского тоже боялся Морозов: мог ли он, ближний боярин, царев дядька, забыть бушующую толпу, что хлынула тогда в жаркий июньский день к красному Кремлю, горящие гневом глаза черных людей!
Значит, возможна была война, но только короткая, справедливая, такая, чтобы сразу же пришел прочный мир, чтобы победа сняла с народа бесчестье за прошлое разоренье, чтобы народ и дальше работал, все крепче строил свое государство.
Из-за царского кресла медленно, неслышно в мягких своих сапожках снова выдвинулся Ртищев. Молодое лицо его сияло такой преданностью, таким усердием, что царь невольно шевельнулся к нему навстречу:
— Ты что, Михайлыч?
— Государь, дозволь слово молвить! — умильно проговорил Ртищев, волнуясь до слез, прижимая обе руки к груди. — Знаю я… Я знаю, как собрать деньги!
— Как же ты знаешь, Михайлыч? — ласково спросил царь своего любимца. — Отколе?
— Я в книгах вычитал, — скромно ответил Ртищев. — В Гишпании так же случилось, денег не было, так там гишпанский король указал бить деньги не с серебра, а с меди.
— Как так с меди? — наклонились все трое к Ртищеву.
— А так! Вот у меня пол-ефимка, — Ртищев вынул из кармана монету. — Выбито на ней: «Один рубль». И ты, великий государь, укажи, чтобы такие рубли били бы не с серебра, а с меди, а ходить тем медным рублям меж черными людьми, чтобы против серебряных безотказно. И, те деньги выбив, указать всем людям старое серебро сдать в казну, государь, а заплатишь ты им новыми деньгами. А серебро — в твоей казне.