Черные люди
Шрифт:
Дьякон высунул голову за перегородку — патриарх сидел не в своем обычном кресле, а на твердой простой лавке, в сирийском полосатом кафтанчике, выглядел тревожно. Архимандрит Иосиф спал на той же лавке, скорчившись под кислой овчинной шубой: он был из жаркого Дамаска и все время зяб.
— Не спишь, владыко? — шепнул дьякон.
— Не могу, сын. Что-то ждет нас в Москве? А каковы стрельцы? Видел? Страшные! Как наши янычары. Все сделают, что им ни прикажут!
— Сказывают, владыко, царь вот-вот Смоленск возьмет. А где победа, там царская ласка, владыко.
— Воевода-то
Патриарх Макарий вскоре же двинулся из Путивля. Лошади едва тащили колымагу и повозки по лесным дорогам.
«Солнца не видим, — записывает дьякон Павел, — едем лесом, дожди бесперечь, грязь всюду… Опасность на каждом шагу: слева могли налететь ляхи, справа — конные та-таре. На дороге засеки да завалы сплошные, деревья повалены ветками к врагам на десятки верст. Заезжих дворов тут нет, это не Украина, — в поле не раз ночевали. Что ни город — крепость со стенами и башнями, и каждое воскресенье вокруг стен идут они крестным ходом, чтобы крепче были стены.
А проехали мы леса — пошли широкие поля: пшеница яровая, очень хорошая, рожь, горох, просо, лен, конопля — всего больше, чем на Украине у казаков, потому что там война. А белых, синих, красных цветов на лугах столько, что глаз не отвести».
6 августа путники были уже в Калуге, куда патриарх Макарий не мог въехать в своей колымаге: она не пролезла в ворота под башней. Был Преображенья день, и патриарх служил обедню в поле, благословлял плоды — калужане принесли множество превосходных яблок и груш. Патриарха встретили хлебом-солью, каравай хлеба весил полтора пуда.
В Калуге полегчало — патриарх со свитой сели в убранные коврами струги и поплыли по Оке-реке в Коломну.
В Коломне путешественники стали надолго — надо было выжидать, пока не избудет земля чуму, пока царь и патриарх не вернутся в Москву.
Колокольный звон в Турции был давно запрещен, и колокольный звон у московитов умилил патриарха и его окружающих до слез.
«Чума в Москве все больше, — записывает дьякон Павел. — Говорят, что умерло уже 40 000 московитов. Умерли в Москве почти все попы, церкви стоят без пенья».
К патриарху Макарию со всех сторон пробирались в Коломну греки, молили:
— Владыко, как поедешь назад, возьми, увози нас с собой! И ты бы сам, владыко, жил бы не в городе, а в поле.
Но с войны шли радостные вести. «Царь Алексей взял Смоленск, — записывал Павел.;— Взято, кроме того, еще 49 городов, перебито множество народу… Сто тысяч попалось в плен — пленные стали очень дешевы: восемь мальчиков и девочек можно было купить за один рубль!»
«Взят Могилев! — записывал Павел. — Царь пожаловал Хмельницкому царскую шубу со своего плеча, булаву, знамя. Казачьего войска будет 40 000!»
«Царь силен, потому что его поддерживают богатые
«Московиты так богаты и сильны, — записывал, поражаясь, араб, — что нам надо бы перенимать обычаи у них, а не им у нас!»
«О, какая здесь жестокая, морозная зима! — записывает дьякон Павел вместе с другими мелочами. — Коломна завалена снегом. От мороза трещат дома. В избе днем темно — все окна промерзли, покрыты толстым льдом. Так холодно, что мы даже молиться не можем. Дни короткие, ночи длинные, сальная свеча у патриарха коптит, мы, как все, сидим с лучиной».
«На базаре продают все мороженое: мясо, молоко, масло. Битые свиньи стоят в санях как живые. Все удивительно дешево — мы купили сотню кочней капусты за шесть копеек. А воду нам носят в ведрах из липовой коры. А какие злые собаки у русских!..»
Все необычно в этой земле, все поражает автора.
«Московиты ездят на санях, легких и быстрых, как каики [110] на Босфоре!»
«У украинцев в церквах поют сладостно, нежно, умильно, а у московитов поют не учась и все больше басами».
«Вдовый поп у московитов служить не может — идет в монахи, пока не исчезнут мечты».
«Они хоронят своих покойников в долбленых гробах».
«Хозяин нашей избы, епископ Павел Коломенский, сидит в заточении у патриарха Никона, потому что спорил против него».
110
Легкие лодки.
И приписывает над этой записью:
«Брат читатель, обрати твое внимание на столь крепкое управление церковью, на такие наказания, на такие строгие порядки!»
Ухх! — ухнул мороз в углу, и калам дрогнул в черной руке дьякона. Ух!
Во время самой чумы отпраздновала Москва первую победу под Смоленском. Кто умер, тот словно был мертв вдвойне — ведь он не услышал такой радости. А кто еще оставался жив — вдвойне был радостен: и тому, что жив, да и рад победе Москвы.
А в ладные хоромы князя Ряполовского на Волхонке под осенним дождем принесли сеунчеи те великое горе.
Княгиня Анна Яковлевна Ряполовская, покрыв голову черным платком, вторые сутки не вставала с колен перед иконами. Муж ее, князь Ряполовский Василий Степанович, убит был под Смоленском.
— Ударило его, князя, ядром прямо в грудь, изломало его всего как есть, — рассказывал княгине Васька Данилин, уперев дерзкие глаза свои в пол, терзая в руках красную, с меховой опушкой шапку.
Анна тогда как стояла, так и опустилась на скамью у стола, бледная как мел, схватив обеими руками голову.