Черные молнии. Повелитель Ижоры
Шрифт:
«Не ты, так кто-нибудь другой, – подсказал ответ кто-то внутри. – Героя из тебя не вышло? Забей. Героев в истории подозрительно мало, трупов куда больше, да… Герой – это тот, кому повезет умереть прежде, чем его станут пытать каленым железом».
Я лежал на боку, поджав ноги: в подземелье было свежо, а на мне не было даже футболки. Я заметил, что кольцо на ноге больше мне не досаждает. Ко всему привыкаешь. Даже сидеть на привязи.
Когда во рту становилось совсем сухо, я жевал мокрые опилки.
Так прошло еще несколько часов. Я то проваливался
Я не поверил своим глазам, когда язычок пламени в фонаре затрепетал тревожно, и вслед за этим в полной тишине заскрипел засов: шагов по-прежнему не было слышно.
Дверь приоткрылась, но тот, кто стоял за нею, не спешил входить. Будто тоже прислушивался.
Меня охватила паника. Я пополз в темноте туда, где торчало пыточное кресло: зачем? Я не знал. Цепь шуршала в опилках, как змея.
– Я тебя вижу, волк, – произнес Эйнар. – Тихо. Сиди так.
Было похоже, что он пришел босиком. Или, возможно, обмотал башмаки тряпками, чтобы не было слышно шагов.
– Король не дать нам закончить, глупый маленький варг, – сказал он тихо и значительно. – И вот я здесь снова.
В темноте я видел только его черный силуэт. Может быть, поэтому я не сразу вспомнил, на чем мы остановились. А потом вспомнил и тихонько застонал.
– Страшно? – усмехнулся Эйнар в темноте. – Верно. Надо страшиться Эйнар. Эйнар злой. Ха-ха... вот тебе, волк.
С этими словами он кинул мне что-то. В опилках я нащупал сверток. В нем был грубый ржаной хлеб с копченой свининой. Я вгрызся в этот хлеб, урча и давясь.
В глиняной бутыли, протянутой мне после, нашлось кислое пиво.
– Гут, – Эйнар хлопнул меня по плечу. – Теперь мы будем говорить.
– Я же все вам рассказал, – прошептал я.
– Да. Помню. И конунг Олаф мог слышать. Но теперь он не слышать, и ты скажи мне...
Он замолчал и, кажется, даже присел рядом. Да. Я чувствовал его мерзкий запах. Хотя, надо думать, от меня пахло не лучше.
– Теперь скажи мне: ты можешь давать весть Ингвар? Я верно понял?
«Вот оно что», – подумал я.
– Я могу с ним говорить. Есть передатчик на корабле. Через него можно. Если был бы спикер, я бы связался.
– Спикер? – повторил тюремщик. – Это?
Он был неглупым, этот Эйнар. Они все там были сообразительными, в этом параллельном прошлом. Иначе как бы он догадался, для чего предназначено маленькое загадочное устройство с цветным дисплеем, помигивающее крохотным светодиодом у него на ладони.
Футляр от спикера уже куда-то делся. Возможно, Эйнар подарил его жене вместо кошелька? – подумал я и даже не удержался от усмешки.
– Дай, – сказал я.
Но он не отдал мне спикер.
Вместо этого он нащупал в темноте мое голое плечо и сжал его своей грязной лапищей:
– Золото, – прохрипел он. – Ты хотеть свобода. Я брать золото. Пусть твой отец платить виру.
Бородач не на шутку волновался. И (я знал) поминутно оглядывался на дверь. Эта смесь трусости и азарта лучше всего прочего выдавала в нем простолюДиана. Конунг Олаф вел себя иначе.
Теперь я знал, как с ним разговаривать.
– Золота много, – сказал я уверенно. – Там и монеты, и всякое другое. Алмазы, драгоценные камни. Еще рухлядь. То есть мех.
Не дослушав, он больно схватил меня за ухо:
– Ты не волк, ты маленький лис, Ингварссон. Уже начинай торговать! Не-ет. Рухлядь не нужен: много место в корабль. Камень нужно продавать в Сигтуне или в Упсале, это долго. Я брать золото. Только золото. И оружие. Кто иметь золото и оружие, иметь все.
Напоследок я получил хорошую оплеуху.
– Хватит уже, – зашипел я.
– Гут. Ты понял? Мы говорить твой отец. Никто другой не слышит. Брать твой корабль. Иди в море, встречай твой отец. Он платить виру. Ты свободный. Корабль мне. Это все.
– Прямо сейчас? – спросил я.
Эйнар сердито засопел. Снова встряхнул меня за плечо:
– Ты не спешить. Король Олаф готовит корабли. Еще три дня, я знаю. Мы уйти раньше. Но надо подкупить людей, охрана. Будет ночь, я приду. А ты молчать, молчать, понял? Иначе...
– Я буду молчать, – пообещал я.
– Король Олаф приходи – ты молчать, понял?
– Да.
Тюремщик поднялся на ноги. Постоял, помолчал. Было слышно, как в углу попискивают мыши: унюхали еду, подумал я.
– Да, юный Ингварссон, – начал он снова. – Я вчера видел твой друг.
– Ники? Что с ним?
– Он спрашивал тебя. Ничего больше. Он говорил: если ты умер, он тоже. Смешно. Он прыгал за тобой в море – ты помнишь?
Несколько картин всплыли в моей памяти. И вкус холодной воды во рту. И то, как не хотелось умирать, когда солнце – вон оно, там, высоко, куда уже не вынырнуть, хотя кто-то и тащит тебя за волосы. И как я, кажется, уже был мертв. И как кто-то темный, чей силуэт я видел сквозь закрытые веки, поднял руку, что-то сверкнуло, и мое тело изогнулось и затряслось на мокром песке, как прошитое автоматной очередью уже после смерти, а затем я вскрикнул и закашлялся, и снова начал дышать.
– Я еще долго говорил с ним, – продолжал меж тем Эйнар, нехорошо усмехаясь. – Тогда он плакал. И еще он говорил: смерть – это один лишь выход. Так он сказал.
Мне стало грустно. Не знаю, почему. Может быть, из-за выпитого пива, а может, и нет.
– Где он? – спросил я. – Я хочу его увидеть.
Тут Эйнар, казалось, смутился.
– После, – отрезал он. – После. Сейчас – молчать.
Так закончился еще один день, а может, ночь в этом проклятом подземелье. Что было дальше? Я плохо помню. Час тянулся за часом. Я бродил на своей цепи, как пес, потом валился на пол и снова вставал, что-то бормотал себе под нос и умолкал. Допил до последней капли пиво, пустую фляжку выбросил. К ней тут же подобрались мыши. Их возня развлекла меня, но ненадолго.