Черные Шипы

Кент Рина

Я ожидаю, что она отмахнется от меня, но она садится на кровать, на дальний край, так что я не могу до нее дотянуться. — Что ты хочешь знать? Помимо всего, что произошло семь лет назад, потому что я не буду говорить об этом.

— Значит, я могу спрашивать о чем угодно, кроме того, что хочу знать больше всего? Когда ты стала такой жестокой?

— С тебя, — шепчет она.

Я издаю насмешливый звук. — Это дорого слышать от тебя.

— Ты собираешься наносить удары всю ночь или есть что-то, что ты хочешь знать?

— Почему ты

вышла за него замуж?

— Это был брак по договоренности между нашими семьями.

Я не знаю, почему от этого мне становится немного легче дышать. Она не выбирала его. Это был брак по расчету.

— Акира — влиятельный человек, и мой отец хотел видеть его в качестве союзника.

— Твой отец?

— Я нашла его, — она улыбается, но ее плечи горбятся, а глаза сияют навязчивой грустью. — Или, скорее, он нашел меня.

— Он такой, каким ты его себе представляла?

— Хуже, — она берет ложку у меня из рук, и я думаю, что ей просто нужно к чему-то прикоснуться, но она наполняет ее овсянкой и подносит к моему рту.

Я могу есть сам, но я открываюсь и позволяю ей кормить меня. Это самая одомашненная женщина, которую я когда-либо видел, и она затрагивает ту часть меня, о существовании которой я даже не подозревал.

— Жаль, что я не поверила маме, когда она сказала, что мне следует держаться подальше. Жаль, что я не ценила ее больше, когда она была жива. Она умерла, чувствуя себя неловко из-за того, что я была с папой.

— Пусть она покоится с миром, — мрачная аура окутывает нас. Мысль о том, что суровая, но добрая Рико мертва, оставляет тяжелый груз у основания моей груди.

Она всегда радовалась, когда я проводил время с Наоми или приезжал за ней. Однажды она сказала мне, что очень рада, что у ее дочери наконец-то сложились прекрасные отношения.

Наоми запихивает мне в рот еще одну ложку и кривит губы, когда влага блестит на ее веках.

— Тебе нравится работать в ее доме моды?

— Не совсем. Я просто храню его как наследство.

— Ты все еще рисуешь?

Ее глаза сияют, и она улыбается. — Всякий раз, когда у меня есть время. Я тебе покажу… если ты хочешь.

— Конечно.

Наоми берет контейнер и ложку и кладет их на тумбочку. Затем она переворачивается на бок, тянется к своей сумке и достает маленький блокнот.

После того, как она на секунду прижимает его к груди, она передает его мне.

Я изучаю ее наброски — люди, лица, какие-то тени. Склонив голову набок, я изучаю узоры и то, как все они кажутся вариациями одного человека. Это намного более зрело, чем в старшей школе, хотя она никогда не была незрелой. Просто немного невинной, и теперь вся эта невинность полностью исчезла.

— Посмейся над ними, и я убью тебя, — говорит она, защищаясь.

Я посмеиваюсь: — Цундэре.

Ее глаза расширяются, и я замолкаю. Бля. Я хотел никогда больше не использовать это прозвище.

— Твоя техника стала намного лучше. И ты все еще делаешь то, что любишь, даже если

не профессионально.

— Я передумала. Я не хочу заниматься этим как профессией, потому что это, вероятно, убило бы мой творческий потенциал. Я бы предпочла оставить это как хобби.

— Я понимаю.

Она вынимает блокнот из моих рук, медленно поглаживая его края. — А как насчет тебя? Ты занимаешься тем, что любишь?

— Да. Прилив адреналина, который я получаю, разбивая кого-то в суде, прогоняет порывы. Пусть даже временно.

— Я никогда не представляла тебя юристом, хотя должна была подозревать это, учитывая твою проницательную натуру и извращенное чувство справедливости. И, эй, ты не получаешь минимальную зарплату, как детектив. Вау, ты живешь мечтой.

Она помнит. Однажды мы говорили о том, что у меня есть навыки чтения людей, и она предложила мне стать детективом, чтобы использовать этот дар, но я категорически отказался прикладывать столько усилий за небольшую плату. Чего она не знает, так это того, что я действительно стремился развивать и развивать свои навыки, и именно поэтому я решил заниматься юридической практикой.

Тот факт, что она помнит наши тогдашние разговоры, наполняет меня теплом, которого я не испытывал уже очень давно.

— Я вижу, ты еще не совсем утратила свою циничную натуру.

— Это выходит наружу, когда кто-то вроде тебя провоцирует это.

— Кто-то вроде меня?

— Солдат темного правосудия.

— Ты называешь это темным правосудием, я называю это своей собственной версией. Нет ничего черно-белого, и все можно сделать серым.

— Почему я не удивлена, что это твой девиз?

— Люди на самом деле не меняются.

— Ты — да, — она смотрит в свой альбом для рисования.

— Я?

— Угу.

— Каким образом?

— Твоя квартира, во-первых. Здесь так пусто.

— Мне не нужны вещи, — потому что я не хочу ни к чему привязываться, но я не говорю ей об этом.

— Ты еще холоднее и неприкасаемее. Ты такой же далекий, как ночное небо, и такой же… иногда пугающий.

— Кто сделал меня таким? — это может быть потому, что я болен и не могу фильтровать свои слова, или потому, что я просто чертовски устал от метаний туда-сюда, но я не жалею о словах, когда они выходят.

Если это безумие, я могу себе его позволить.

Наоми крепче сжимает блокнот, и она заметно морщится. Хорошо. По крайней мере, она осознает, к чему привели ее действия. Я надеюсь, что она горит внутри жарче и темнее, чем я, черт возьми.

— Себастьян…

— Что, Наоми? Что ты хочешь сказать?

— Ничего.

— К черту это. Я знаю тьму с шести лет, и я рано научился не бороться с ней, и, в конце концов, я научился сливаться с ней. Быть черным было прекрасно, даже если это казалось пустым. Потом появилась ты, и я, блядь, захотел серого. Теперь я просто бесцветный, так что не сиди здесь и не говори мне, что тебе, блядь, нечего сказать.