Черный цветок
Шрифт:
В начале ноября на улице стояла настоящая зима — морозная и снежная, и Жмур думал, как теперь Есене живется в лесу? Успели вольные люди построить землянки, ведь холода начались неожиданно? Как они приняли его мальчика? И как он, с его характером смог с ними ужиться?
— Знаешь, — говорил Жмур Чаруше, — волнуюсь я. Он ведь такой, чуть что не по его — сразу в бутылку лезет. А вольные люди цацкаться не станут, не батька с мамкой. Что если плохо ему там живется?
— Я тоже боюсь, — Чаруша всегда вздыхала, как
— Никто его, малолетнего, в драку не пустит, конечно. А вот если он не приживется, если обижать его будут, он ведь уйдет. Это не в городе — побегал денек-другой и вернулся. А ну как побоится домой идти? Куда ему еще податься? Замерзнет в лесу, от голода умрет…
Но через пару дней появился Жидята и развеял его страхи — пришел днем, как раз когда Чаруша собиралась уходить. Жмур ее не отпустил.
— Принес поклон тебе от сына, — Жидята улыбнулся, — Полоз ко мне приходил. Ставь самовар, буду рассказывать.
Поклон! Вот как уважительно к отцу-то… Жмур сглотнул набежавшее волнение и радость. Может, понял, наконец, волчонок?
— Прижился твой оболтус, не переживай, — начал Жидята, усаживаясь за стол, — Полоз сказал, любят его вольные люди. Рубец особенно. И Хлыст со Щербой, он у них в шалаше жил. Гожа его как родного сыночка обихаживала. Месяц назад заболел — не выдержал на дожде без крыши над головой.
— Сильно заболел? — Чаруша прикрыла рот рукой.
— Да все уж прошло, здоровей нас будет.
Жмур вслушивался в знакомые имена, и не мог поверить. Та жизнь, давно похороненная, исчезнувшая, жизнь полная огня и красок… Жизнь, которая столько лет представлялась непонятной и ненужной! И его мальчик там, вместо него, словно двадцати лет и не было, словно он появился на свет только для того, чтобы свершить несбывшееся, заменить Жмура, стать на его место. Или повторить судьбу отца?
Жидята рассказывал долго — наверняка, Полоз столько наговорить не успел. Но Жмур верил. Как он мог сомневаться? Конечно, вольные люди должны были полюбить его волчонка: веселого, доброго мальчика, как же могло быть иначе? И в обиду он себя никому не давал, и здесь не даст!
— Теперь Полоз его с собой взял, в Урдию они пошли. Проходили мимо дома, Полоз ко мне и заглянул. Через месяц должны вернуться.
Балуй. Избор
Есеня проснулся, когда давно стемнело, и блаженно потянулся на широкой кровати. Вставать совершенно не хотелось, зато очень хотелось есть. Полоза не было, но на столе горела лампа, и около нее Есеня увидел новую шапку, дорогую, соболью, а в углу — их котомки. С одеялами, с хлебом и солониной. Эх, где же они были три дня назад!
Он просто валялся на кровати, и прошедшая неделя казалась ему нереальной, словно кошмарный сон, а от счастья
— Выспался? — спросил Полоз и высыпал на стол горстку медяков, — это твои.
— В смысле?
— То, что ты в мастерских заработал. Не вовремя, конечно, но все же.
— Ты что, туда ходил? — Есеня привстал.
— Ходил. Велел рассчитать все до медяка, и мастеру твоему лицо начистил.
— Да зачем… Все же по-честному было, не доработал ведь до конца недели.
— Дурак ты, Жмуренок, — Полоз присел к нему на кровать, — они нарочно таких как ты облапошивают. Сначала работать заставляют, а как время рассчитываться приходит, так цепляются и выгоняют. Ничего, мастеру наука будет — на всякую силу найдется сила посильней. И потом, никто вольных людей обманывать не смеет — себе дороже выйдет. Нас поэтому тут и уважают.
Есеня вспомнил, как расшаркивался перед Полозом лихач в трех шубах и неожиданно подумал, что так и не спросил, что же случилось после того, как он убежал.
— Полоз, а ты где был?
— Я? В тюрьме.
— Серьезно? — Есеня вдруг подумал, что в тюрьме, наверное, гораздо хуже, чем на воле.
— Меня кормили три раза в день, правда, редкой дрянью, а еще там было тепло. Так что можешь за меня не переживать.
— А почему тебя отпустили?
— Ну, я убедил их, что меня надо отпустить, и они поверили, — Полоз усмехнулся, — выхожу я на площадь, вдыхаю вольный воздух и думаю: «Где бы мне теперь найти Жмуренка?» И тут слышу — орет благим матом, со своим олеховским говором, и на всю площадь! И что орет? А я только что доказывал, что я — урдийский врач, по имени Горкун.
За ужином они опять пили горячее вино, от которого кружилась голова, потом мылись в огромной бочке, и Есеню снова быстро потянуло в сон. Кашель не давал ему спать всю ночь, и наутро Полоз, присев к нему на кровать, прикладывал ухо к его груди и прислушивался.
— Ничего в этом не понимаю, — наконец сказал он, — без Ворошилы никудышный я лекарь. Кто тебя, болезного, знает, только выйдем из города, как ты опять в горячке свалишься.
— Полоз, да я же здоровый, что я, не знаю, что ли? — возмутился Есеня.
— В прошлый раз ты, пока носом в болото не уткнулся, тоже считал себя здоровым. Нет уж. Пойдем к лекарю. Пусть он послушает, что там у тебя внутри сипит, и скажет — можно тебе в Урдию ехать или нельзя.
— Полоз! — Есеня чуть не разревелся от обиды, — ну ты что?
— Ты чего испугался-то? — Полоз рассмеялся, — ну, поживем тут с недельку. Подумаешь!
— А ты без меня не уйдешь?
— Да нет, конечно! Одевайся, я пойду у хозяина узнаю, где хорошего лекаря найти.
Есеня заматывал чистые портянки, когда Полоз вернулся.