Черный цветок
Шрифт:
— Ну что? Пойдем мы к лекарю Добронраву, между прочим, он благородный господин. Посмотришь, как в Кобруче живут благородные господа.
— Лекарь? Благородный господин? Да ты смеешься! — Есеня не поверил: ну до чего же странный этот город Кобруч, все-то в нем вывернуто наизнанку, — да он наверное простолюдинов и не принимает!
— Принимает. И потом, тут нет простолюдинов. Тут все «вольные люди».
— Ага, видал я этих «вольных людей»! — проворчал Есеня, — ущербные они тут все.
Они спустились к завтраку, и Есеня привычно уселся
— Это ты верно заметил, — ответил ему Полоз, — ущербные. Не такие, как у нас, но тоже ущербные.
— Но почему, Полоз? У них тоже есть медальон?
— Нет, медальона у них нет. Как бы тебе это объяснить… Нашим ущербным часть души… отрубают, что ли? Как руку или ногу. А у здешних эта часть души с годами истирается, как мостовая, которую ногами топчут, понимаешь?
Есеня кивнул.
— И дело не в бедности вовсе, наши крестьяне тоже небогатые, а человеку на улице замерзнуть не дадут, и последним куском поделятся. Я это по себе знаю. Тут дело в другом. Люди видят, что хорошо живут только те, кто отбирает, кто жалости не ведает. И все они стремятся стать такими, как будто это залог богатства. И другого счастья, кроме богатства, они не знают. Знаешь, тот кузнец, у которого ты ночевал, он бы не стал еще беднее, если бы тебя накормил. Фунт хлеба медяк стоит, ты ж не вина с мясом хотел, а хлеба, правильно? А они как рассуждают: всех не пережалеешь. Да, всех, конечно, пережалеть нельзя. И я не могу накормить весь город, даже если захочу. Но они же не жалеют никого, понимаешь? Раз всех нельзя, значит и никого жалеть не нужно! Вот что страшно здесь!
Благородный лекарь жил на той самой улице с домами сплошной стеной, где Есене так нравилось рассматривать «кабак для богатых». Полоз внимательно читал латунные вывески над каждой дверью, и, наконец, определил:
— Сюда. Наверх.
Они поднялись по красивой, мраморной лестнице с витражными окнами — по такой лестнице Есеня ходил только в саду у Избора. Резные двери вели в разные стороны, но Полоз выбрал правую, и дернул за шнурок, свисавший из круглого отверстия. Раздался мелодичный звон, и вскоре за дверью послышались шаркающие шаги.
Им открыла пожилая женщина с добрым лицом, опрятная и накрахмаленная.
— Вы к доктору Добронраву? Подождите, пожалуйста, здесь, у него сейчас пациент.
Женщина предложила им раздеться и снять сапоги, а потом проводила в комнату с большим окном и двумя дверьми, по трем сторонам которой стояли мягкие диваны. Полоз безо всякого стеснения уселся на блестящую обивку, и Есеня, как ему не казалось это диковатым, последовал его примеру. Ничего себе! Это же, наверное, парча! Он потрогал диван пальцами.
— Полоз, а это парча?
— Нет. Просто вышито шелковыми нитками, поэтому блестит. Сядь нормально, мы же вольные люди, а не ущербные.
— Да просто как-то жалко… Задницей на такую красоту садиться…
Полоз
— Я чуть не забыл, сними медальон, чтобы лекарь его не увидел.
Есеня кивнул и быстро снял цепочку с шеи. В это время дверь распахнулась, и из нее вышла старушка, которую под руку поддерживал юноша, одетый немногим лучше Есени. Доктор — высокий и очень красивый мужчина лет сорока — попрощался с этой парой и посмотрел на Полоза.
— Здравствуйте. Вы ко мне?
— Да.
— Видите ли, сегодня вторник, а бесплатных пациентов я принимаю в понедельник, среду и пятницу… — извиняясь, пробормотал доктор, опустив голову.
— Я заплачу, — кивнул Полоз.
— Я нисколько не хотел вас обидеть, но вы нездешние и я должен был предупредить…
— Ерунда. Хотите, я заплачу вам вперед?
— Нет, что вы… проходите.
Есеня сунул медальон Полозу в руки и встал.
Кабинет доктора был огромным и белым и, несмотря на утренний, и вовсе не ранний, час, там в изобилии горели свечи. Доктор подошел к рукомойнику и сполоснул руки, а Полоз подтолкнул Есеню вперед, к стулу с высокой спинкой.
— И кто из вас болен? — с улыбкой спросил доктор и указал Полозу на стул.
— Он, — Полоз кивнул на Есеню, — парень примерно месяц назад переболел воспалением легких, в довольно тяжелой форме, а теперь ему несколько ночей довелось провести на улице, и у него снова начался кашель.
— Раздевайтесь, юноша. Как вы себя чувствуете?
К Есене еще никто не обращался на «вы», и это его рассмешило.
— Мы чувствуем себя отлично, — хохотнул он и через голову скинул рубаху.
Доктор взял со стола трубку, с обеих сторон похожую на дудку — у лекаря в Олехове была точно такая же — и прижал ее Есене к груди.
— Правосторонний процесс был? — через некоторое время спросил он.
— Да, — ответил Полоз.
— Пока не вижу ничего страшного, повернитесь спиной.
Есеня покорно развернулся и доктор на пару секунд замер.
— Я полагаю, отец не мог сотворить такого с ребенком… — пробормотал он и развернул Есеню спиной к свету.
— Это я в мастерской работал, — снова хохотнул Есеня.
— К ссадинам прикладывайте полотенца, смоченные в солевом растворе, две чайные ложки на небольшую кружку, — доктор повернулся к Полозу, — соль вытянет всю грязь. Примерно три раза в день, пока не очистятся раны.
Доктор осторожно прижал трубку Есене к спине, и велел глубоко дышать. Потом заглянул в рот, оттопырил ему оба уха по очереди, и велел одеваться.
— Конечно, здоровым я бы его не назвал, — доктор сел, — но и больным его считать не следует. Бронхит, небольшой, как следствие воспаления легких, истощение, раны. Я думаю, хороший уход, тепло, и нормальное питание — все, что ему нужно. Побольше ягод, яблок, молочного. На ночь давайте горячее молоко с медом.
Есеня облизнулся: молоко с медом — это как раз то, против чего он ни разу не возражал.