Черный цветок

Денисова Ольга

Есеня собрался за пять минут, Полоз посмотрел на него критически и кивнул:

— Нормально. Умытый, причесанный. Главное помни, что ты — вольный человек, а не мальчик подлого происхождения.

— Чего? Полоз, что я, по-твоему, ничего не понимаю?

— Не знаю, — улыбнулся Полоз. Лицо у него было такое, как будто он собирался драться, а не обедать.

По дороге они зашли в лавку, где продавали вино. Полоз долго расспрашивал хозяина о его товаре, а потом взял бутыль с олеховским вишневым — таким вином Есеню угощал Жидята. Стоило оно серебряник, и Есеня подумал, что за него в мастерских пришлось бы работать целую неделю. Но что для благородных серебряник? У них, кроме

золотых, и монет-то других не водится.

— Полоз, а им такое вино понравится? — спросил Есеня по дороге.

— Вполне. Здесь благородные не так богаты, как у нас. Для них это вино вполне соответствует приличиям. Если бы я знал, что они подадут к обеду, я бы купил что-нибудь другое, а это вино — сладкое, его пьют после обеда, на десерт. Они люди небогатые, но претензий у них — мама не горюй.

Есеня не понял и половины сказанного, но решил, что Полозу видней.

Они снова поднялись по мраморной лестнице, и снова позвонили в колокольчик с мелодичным звоном.

— Вы к доктору Добронраву? — снова спросила накрахмаленная женщина, и на этот раз лицо ее не выражало радушия.

— Да, они к доктору Добронраву, — в прихожую выбежала сияющая Ладислава, — я так рада, что вы пришли, и мои труды не пропали даром! Проходите. И не снимайте сапоги, вам, наверное, босиком будет неловко.

— Спасибо, но мы привыкли ходить босиком, — немедленно ответил Полоз, — и мне бы не хотелось каждый раз смотреть под ноги, чтобы не наступить на ковер.

— Конечно, делайте так, как вам удобней, — тут же согласилась Ладислава, и Есеня решил, что Полоз напрасно лезет в бутылку.

— Пойдемте в гостиную. У нас тесно, поэтому обедаем мы с гостиной, а потом убираем стол, чтобы можно было сидеть у камина, — тараторила она без умолку, — две комнаты отданы под прием больных, и наша с Добронравом спальня служит ему и кабинетом, и библиотекой. Вас это не смущает?

Полоз кашлянул:

— Боюсь, нет.

На пороге гостиной их встретили Избор и доктор, Полоз отдал хозяйке бутылку вина, а Есеня, не зная, что делают в таких случаях, просто отошел в сторону и рассматривал комнату с двумя большими окнами. Сияющий пол из маленьких полированных дощечек, стены, затянутые блестящей тканью, огромный ковер перед очагом, такой мохнатый, что ноги утонули в нем по щиколотку — Есене понравилось на нем стоять, но он подумал, что это, наверное, нехорошо. Если все станут ходить по ковру, что от него останется? В середине комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, и на нем — Есеня не удержался и подошел поближе — в тонком прозрачном кувшинчике расцветал живой цветок. Таких цветов он никогда не видел — его махровые розоватые лепестки показались Есене беспомощными, очень нежными, а потому — беззащитными. Если тронуть их пальцем, они скукожатся, сомнутся.

— Тебе нравится мой цветок? — спросила подошедшая Ладислава.

Есеня кивнул.

— Это олеандр. Я сама его вырастила. В Урдии они растут прямо на улицах.

— А как же… — начал Есеня, но Ладислава его перебила.

— Пойдем, я покажу тебе мои цветы. Добронрав их не очень любит, поэтому я ращу их в спальне для гостей, где сейчас живет мой брат.

Никаких теплых ящиков, устройство которых Есеня успел придумать накануне, для цветов не требовалось. Они росли на окне, в ящиках с землей. Над подоконником были установлены полки в несколько ярусов, и на каждой из них стояли ящики с землей, отчего свет в комнату почти не проникал. Одну стену спальни обвил плющ, и какое-то вьющееся растение свешивалось с подоконника до самого пола.

Ладислава долго перечисляла названия цветов, и у Есени слегка закружилась голова от обилия новых слов — он не запомнил ни

одного. Если бы она помолчала, цветы произвели бы на него лучшее впечатление.

Гораздо больше его заинтересовала булатная сабля, вынутая из ножен и косо прикрепленная к стене. Есеня присмотрелся — клинок показался ему знакомым. Он подошел поближе и провел по лезвию пальцем. Нет никаких сомнений — этот клинок ковал его отец. Вот это да! Уйти от дома так далеко и неожиданно наткнуться на знакомую вещь! Есеня подумал, и не стал об этом говорить Ладиславе — он усмотрел в этом что-то обидное для отца.

— А это что? — он показал пальцем на картину на стене.

— О, это написал Избор, совсем недавно, всего пару недель назад. Тебе нравится?

На картине зеленый кленовый лист насквозь просвечивало солнце. Есеня долго смотрел на него, и не понимал, что ему кажется неправильным. И почему так хочется повести плечами и отойти немного назад? Его внезапно охватила тоска, унылая и неприятная.

— Не знаю, — на всякий случай сказал он, — у меня такое впечатление, что он сейчас упадет.

— Кто?

— Лист. А так не может быть.

И сам понял, что очень даже может. И именно от этого ему и неприятно на него смотреть.

За столом Есене пришлось всерьез задуматься над словами Полоза о том, что он вольный человек, а не мальчик подлого происхождения. Он вдруг посмотрел на Избора и доктора, на их одежду, и заметил, насколько они с Полозом на них не похожи — в простых льняных рубахах, в шерстяных штанах и босиком. Но Полоза, казалось, это нисколько не смущало. Он сел рядом с Есеней, напротив окна, и невозмутимо заправил крахмальную салфетку за воротник, так же, как это сделали Избор и доктор. Есеня подумал, и сделал то же самое. Полоз ему подмигнул, а лицо Избора еле заметно исказилось. Ему, похоже, вовсе не нравилось сидеть с ними за одним столом, отчего Есене захотелось выглядеть совсем не так, как обычно. Он посмотрел перед собой — посуда смутила его невероятно: две вилки, два ножа, ложка большая, ложка маленькая, две белые плоские миски, и на них — одна нормальная, глубокая.

Накрахмаленная женщина принесла и поставила на стол нечто, что, наверное, можно было назвать горшком, если бы не цвет и не две тонкие ручки по бокам. Но выяснилось, что Есеня не ошибся: предназначение странного предмета оказалось тем же, что у горшка со щами, который мать ставила в центр стола — в нем плескалась горячая, пахучая уха.

Ладислава щебетала что-то про уху и стоимость осетрины на рынке, про приправы, которые ей привезли с востока, но лучше перца она пока ничего не пробовала. Есеня никогда не задумывался, как надо есть уху, но стоило ему взглянуть на Избора, и он понял, что не делал этого напрасно — тот скривился, едва Есеня поставил локти на стол и зажал в кулаке маленький, жалкий кусок белого хлеба. Он огляделся и заметил, что локтей на стол никто не ставит, даже Полоз сидит прямо. Есеня попытался проделать нечто подобное, и понял, что есть таким образом сплошное мучение. Впрочем, никто, кроме Избора, не обратил на него внимания.

— Избор рассказывал нам о вольных людях Оболешья, и я представлял их несколько иначе, — заговорил между тем доктор, — вы где-то учились?

— Я — да, — кивнул Полоз.

— И ваше образование помогает вам в вашем… хм… ремесле?

Полоз усмехнулся.

— Не очень.

— Тогда для чего ты учился? — Избор, скользнув взглядом по Есене, посмотрел на Полоза.

— Мне хотелось понять, насколько велик мой потенциал.

Есеня так старался сидеть прямо, что подавился ухой, и закашлялся, прикрыв рот куском хлеба. Полоз шарахнул его по спине, в самое больное место, и кашлять Есеня перестал.