Черный Ферзь
Шрифт:
Представьте себе скверно освежеванного копхунда, из которого вытащили почти все внутренности, а на их место запихнули некое странное существо, размером и видом напоминающее человеческого младенца. К телу этого существа прикрепили мышцы и сухожилия мертвого зверя, напрягая и расслабляя которые можно управлять движениями трупа, а смотрело, дышало, питалось, ухало оно сквозь разверстую пасть копхунда.
Как такое возможно Сворден не понимал. Он думал, что Чудесник всего лишь кутается в шкуру зверя, а то, что зверь продолжает ворочать глазами, шевелить языком и клацать кошмарными зубами не более чем фокус, рассчитанный на небогатых умишком живорезов.
Чудесник походил на паразита, поселившегося во внутренностях копхунда и полностью захватившего власть над его телом. Лишь когда он засыпал, к чудищу возвращалась его звериная сущность, и тогда неизменно сопровождавший Чудесника страж ловко накидывал на копхунда металлическую сбрую и ударами хлыста загонял зверюгу в хижину, где та принималась безостановочно выть с такой злобой, что даже у Свордена кровь стыла в жилах.
К счастью для живорезов, подобное случалось исключительно редко. Чудесник варил себе какую-то бодрящую отраву, от одного запаха которой из головы немедленно улетучивалась всяческая дрема, а сердце принималось стучать с частотой автоматной очереди. Навах отраву нахваливал и утверждал, будто она напоминает ему «кохве» — любимый напиток его выдуманной родины.
Поначалу Сворден принимал Чудесника за повелителя живорезов. Именно к нему привели их вместе с Навахом, когда они впервые здесь появились. По любому раздраю уроды бежали к Чудеснику за советом и примирением. Он же каким-то образом лечил больных и провожал умирающих в последний путь в чрево дасбута, выбранного в качестве могильника, и то и другое сопровождая свирепыми завываниями. Воду и пищу доставляли к нему в хижину, хотя Сворден несколько раз самолично наблюдал Чудесника, шныряющего по берегу в поисках выброшенный из воды тухлятины.
Но позднее Сворден осознал — невероятные способности Чудесника вовсе не делают его вождем живорезов. Живорезы вообще не понимали что значит жить единым племенем и подчиняться чьим-то указаниям. По отдельности каждый из уродов принимал советы и указания Чудесника, охотно откликался на его просьбы, и попроси тот конкретного живореза выпустить кишки ближнему своему, тот наверняка бы это сделал.
Однако проблема состояла в том, что у Чудесника это получалось только с отдельно взятым уродом в личном с ним общении. Прикажи он самому свирепому живорезу передать какое-либо приказание другому живорезу или группе живорезов, ничего бы не вышло. Уроды категорически не понимали — каково это слушаться приказаниям даже такого могучего создания, каким являлся по общему мнению Чудесник, переданным через кого-то еще.
Напади на поселение живорезов армия или легион материковых выродков, то для организованной обороны, а не бессмысленного метания, Чудеснику пришлось бы лично объяснить каждому из живорезов его место и задачи в бою.
Кехертфлакш, даже в хижину к Чудеснику живорезы являлись либо по собственной воле, либо по просьбе Чудесника, переданной им самим при личной встрече. Единственными в поселении, на кого Чудесник мог влиять опосредованно, оказались Сворден и Навах.
Можно без преувеличения назвать поселившегося в копхунде паразита всемогущим, но, к сожалению, его всемогущество не простиралось дальше вытянутой руки.
Навах непонятно называл живорезов сборищем воинствующих «анархистов». Он несколько раз пытался объяснить Свордену что же это такое, но от тарабарских слов «демократия», «тоталитаризм» у
И еще Навах называл Чудесника «интеллектуалом», тоже кехертфлакш что означавшее, но Сворден понял это так — у Чудесника от всей Наваховой тарабарщины голова не болела или, по крайней мере, он терпеливо ее переносил.
Вот и сейчас приход Свордена лишь на короткое время прервал их глубокомысленный разговор.
— Я много размышлял о том, что вы мне рассказали, друг мой Навах, — сказал Чудесник мягким, мурлыкающим голосом, какой он обычно выбирает при разговоре с больными или ранеными живорезами. — Все это очень интересно…
Навах невежливо захихикал, и Чудесник прервался, дожидаясь тишины.
— Простите меня, друг мой Чудесник, — вытер слезы Навах. — Но ваши слова напомнили мне речь какого-нибудь нашего мудреца, которому бы вдруг рассказали о Флакше и трахофоре. Он бы так и выразился: «все это очень интересно», прежде чем прогнать взашей за безответственные фантазии.
— Да, — подтвердил Чудесник. — Вы предвосхитили меня, друг мой Навах. Именно это я и предполагал сказать, хотя отнюдь не собирался изгонять вас из нашей общины. Но, может, вы все же выслушаете меня, а не себя самого? — вкрадчиво поинтересовался Чудесник.
Что не говори, а Сворден ясно ощутил мощь, которой обладал Чудесник. И дело заключалось не в его жутком внешнем виде — горящие свирепым желтым огнем глаза-плошки копхунда, разинутая до невозможности клыкастая пасть с обвисшим набок языком, откуда и доносился этот странный, словно анестезирующий голос, — а в чем-то еще, что Сворден затруднялся выразить пока не услышал слова Наваха: «Чудесник относится к редкому разряду разумных, которые по одному волоску с твоей головы смогут догадаться не только о том, как ты выглядишь и что ты думаешь, но и восстановить породившую тебя цивилизацию».
Наверное, так оно и есть, несмотря на присутствие в словах Наваха уже почти привычной тарабарщины. Чудесник представлялся Свордену пыточной машиной, что режет не кожу, а выворачивает тебя наизнанку, аккуратно раскладывает по полочкам внутренности, вычитывая по их формам и складкам самое потаенное, а затем так же аккуратно вновь собирает, заворачивает, и лишь странный холодок, оставшийся внутри, напоминает тебе о столь невозможной операции.
— Ваш мир выдуман, друг мой Навах, — продолжил Чудесник. — Это чудесный сон, который может присниться сытому ребенку, когда его укачивают руки матери. Вы понимаете?
— Я оценил вашу метафору, друг мой Чудесник, — кивнул Навах. — Ведь живорезы никогда не были детьми и их уж точно не могли укачивать руки несуществующих матерей. Да и чувство сытости вряд ли им доступно.
— Вы исключительно приятный собеседник, друг мой Навах. Я почти жалею, что вы не живорез, хотя понимаю — окажись вы им, то неминуемо утратили значительную долю вашего дарования, — это походило на лесть, но именно что походило. Примерно так же, как Чудесник походил на копхунда.
— Возможно и так, друг мой Чудесник, — продолжил Навах. — Возможно вы правы, и мой мир всего лишь выдуман. Но ваш мир — ВЫМУЧЕН, дорогой мой Чудесник. Поверьте, он не столько страшен и жесток, сколько невыразимо скучен в своем страхе и жестокости. И те, кто пытаются его сохранить, и те, кто пытаются его переделать на новый лад, на самом деле — унылые бесталанности, которым не хватает ни дара, ни желания жить по-настоящему. Если уж убивать, то с яростью, если уж сопротивляться, то до самого конца.