Чёрный фимиам
Шрифт:
Сестра Пэйта, как всякая вельдинка, была смуглой и черноволосой. Таким же был ее муж Стах... а тут ребятенок рыжий, как на солнце прожаренный. С тех пор Эгда стала кособокой. Стах так ее отметелил, что бабу перекривило на левый бок. Болела долго. Думали, не поднимется. Но ничего. Отживела. Потом даже через год снова родила. Уже такого младенца, какого надо - чернявого, как головешка. На счастье дуры-бабы ублюдок ее рыжий и дня не прожил, не то бы муж ей еще и рожу кривой сделал. У Стаха рука была тяжелая, а память крепкая. До самой смерти он сам не забыл, и Пэйту не давал забывать, как опасно брать попутчиков.
И
Поэтому кибитка старика не остановилась.
– Уважаемый, до Фетги не довезешь?
– невозмутимо окликнул чужак.
Как будто не было ясно - не повезет "уважаемый", даже лошадей не придержит.
– У нас своя дорога, у тебя своя, - буркнул Пэйт.
– Да уж вижу, - усмехнулся мужчина и добавил: - Только я бы на твоем месте моей дорогой пошел.
Старик в ответ на это по-особенному переплел пальцы левой руки и махнул на чужака, тем самым защищаясь от сглаза:
– Лекка пусть обтешет твой дурной язык.
Мужчина в ответ на это пожал плечами. Видимо не знал ничего о вельдинской богине Пути, которая противостояла всякому злу.
Балаганщик же сплюнул с облучка в пыль, хлестнул лошадку кнутом и покатил дальше.
Неизвестно, был ли незнакомец колдуном или просто злобное его слово услышали духи из числа Путающих Дороги, однако тракт через холмы не принял обоз Пэйта. Неприятности посыпались одна за другой. Сначала кибитка, в которой ехала Эгда, подскочила на каменюке. И ладно бы просто колесо отвалилось, так нет же, ступица треснула! Хорошо, запасная с собой была. Переменили с Гельтом, ругаясь и матерясь сквозь зубы.
Не успели отъехать и на четыре перехода, лошадь потеряла подкову. Пришлось снова останавливаться и по жаре махать молотком. А потом, когда до Фетги оставалось пути чуть да маленько, и холмы уже сменились Мертвым лесом, дорогу перегородило упавшее дерево. Не объехать.
Мертвому лесу было уже много веков. Деревья тут стояли огромные, в несколько обхватов, с облезшей корой и кривыми ветвями. Листья на них не росли уже сотни лет, потому дуновение ветра приносило с собой не шум крон, а сухое перестукивание. Жутковатое место. Ни зверя, ни птицы. Да еще хворост тутошний не годился для костра. Совсем не горел, словно каменный. Зато здесь текли несколько хороших ручьев с чистой водой, и не гудела, забиваясь в рот и нос, мошка.
В общем, пока отваливали могучий ствол с дороги, пока то да се, завечерело. Уж и матерился старый вельд, уж и призывал на голову встречного странника проклятия, думая, что тот все-таки сглазил балаган. Попадись о ту пору балаганщику проклятый незнакомец, не раздумывая, спустил бы он на него псов. Даже девку тощую не пожалел бы. И не страшило, что проведать о злодействе могли меченосцы правителя-далера, которые сурово карали за несоблюдение законов.
Фетги балаган достигнул аккурат к закрытию ворот. Издалека Пэйт видел, как опускается решетка. Тьфу, ж ты пропасть! Но, делать нечего, пришлось ночевать за стенами. Оно, конечно, не впервой, однако все равно - обидно.
В город въехали ранним утром. Пестрые кибитки благополучно миновали стражников. Те лениво заглянули внутрь, велели открыть несколько ларей, а потом, не найдя ничего запретного, махнули,
А в Фетги спокойно. Здесь маленький балаганчик старого Пэйта заработает немного деньжат. Пёстрые куклы, что лежат до поры до времени в коробах, скоро вынырнут на свет. И не далее, как нынче днем будет разыграно очередное представление. Кривая Эгда разложит на повозке шерстяные носки, чулки и накидки, а то и возьмется гадать. Дара прозирать будущее у дуры-бабы не было никакого, но глядеть она умела пронзительно, а густые смоляные волосищи с тонкой проседью, да кривой бок делали ее сущей ведьмой. Люди верили, когда она бросала вороньи косточки или перебирала руками гладкие камешки с кривыми насечками на выпуклых боках.
Ну, а не сладится у Эгды с гаданием, так тогда близняшки покажут, что умеют - побросают в воздух деревянные шары, ловко перекидывая их из ладони в ладонь, покажут обманные трюки со стаканами и монетками. Найдется, на что поглазеть детворе и городским зевакам. Одно плохо - девки вошли в самую гадкую пору. Титьки, задницы - все налитое, глаз мужицкий так и цепляет. А защитников чести ихней при балагане двое всего - Пэйт беззубый, да Гельт, которого соплей перешибешь. Поэтому плясать, как раньше, ходить на руках или садиться на шпагаты, дед им строго-настрого воспрещал. Мужей-заступников найдут - тогда другое дело.
Кибитки Пэйт поставил на потешной площади. Одну из телег быстро обустроили - сняли полог, сдвинули в сторону и накрыли старым покрывалом лари с добром. Получился вроде как помост. Поставили легкую ширму. Гельт взялся доставать из сундука кукол. Были они яркие, нарядные, но уже порядком выцветшие и потасканные. Хлоя устроилась на краю возка и начала насвистывать на дудочке. Алесса, надев ношенное, еще материно видавшее виды пестрое платье отбивала в бубен ритм.
Ну, а дальше, как водилось: девчонки выкрикивали приглашения, зазывали поглядеть представление. Гельт с Пэйтом, не сговариваясь, готовились разыграть легенду про падение Миаджана.
Легенда была старая, знал ее в Дальянии каждый, но все одно не уставали смотреть. То ли потому, что до сих пор жила в людях темная страшная память о стране Тьмы, то ли потому, что каждый балаган обязательно показывал, как жрецы Шэдоку совокупляются с рабынями. Уж такую-то подробность кто ж упустит? У Пэйта даже нарочно были сшиты и должным образом раскрашены куклы в виде голых девок - в одних лишь бусах и браслетах. Хотя, поди, дознайся теперь, как оно там было на самом деле.
У Гельта рассказывать выходило лучше, чем у деда. То ли потому, что все зубы у парня еще были на месте, то ли потому, что обладал он редкой способностью говорить певуче. Мимо пойдешь - остановишься, заслушавшись. Иные рассказчики из лицедеев слова бормотали или выкрикивали с противными завываниями, а Гельт, не гляди, что сопляк, умел так рассказывать, что слышался в его голосе и вой ветра, и грохот волн, и девичий плач, и кровавый бой.