Чёрный фимиам
Шрифт:
Он пихнул тарелку в руки виноватой Алессе и ушел в кибитку.
...В Фетге балаган провел еще несколько дней, за которые Эгда успела нагадать горсть медяшек, а близняшки собрать монеток за кукольные представления. По вечерам показывали похабную сказку про то, как капризная дочь торговца выбирала жениха. Эша краснела до корней волос и пряталась в возке. Эгда посмеивалась. Но, когда балаган Пэйта потянулся из города на дорогу, Эша, похоже, испытала нешуточное облегчение.
Вельды сперва не знали, как разговаривать с немой девкой. Пэйт обычно наклонялся к вальтарийке и говорил нарочито громко. Сингур, увидевший это,
– Что ты орешь? Она же немая, а не глухая.
– Как же вы разговариваете?
– почесал балаганщик плешивый затылок, надежно спрятанный под витками палантина.
– Ну, ты-то, понятно, а она?
За эти дни старик ни разу не видел, как "говорит" немая. Та лишь молчаливо и беспрекословно выполняла приказания брата. Сингур говорил: "Просыпайся", и она тут же вставала, спешила умыться. Он спрашивал: "Голодная?" Девушка кивала. Велел: "Иди в тенек". Она шла. Будто воли своей не имела!
Вообще Сингур был очень внимателен к сестре, видать понимал ее с полувзгляда, с одного движения бровей. И ещё он отчего-то каждое утро и вечер чутко прислушивался к её дыханию. Требовательно клал руки на плечи девушки и приказывал:
– Дыши.
Она прилежно делала несколько спокойных вдохов и выдохов, после чего брат, как правило, успокаивался и возвращался к своим делам.
Хлоя, язык у которой был длиннее обеих кос, как-то не выдержала и спросила:
– Сестра твоя хворает что ли?
– Да, - сказал Сингур.
– Жаба у нее грудная. Душит.
Близняшки переглянулись, и Алесса сказала с жалостью:
– Бедная... Жабу только колдун, говорят, вытащить может. Эша, поди, ночью с открытым ртом спала, вот она и влезла, а потом в груди засела и присосалась...
– Наверное, - ответил Сингур.
– У нее это с детства. То, будто на поправку идет, а то задыхается ни с того, ни с сего, аж синеет.
Эгда покачала головой и погладила съежившуюся на телеге Эшу по плечу. Девушка смотрела куда-то вниз. Вельдинке показалось, что Эше больно слушать, как судачат о ее болезни, а брат то ли не обращал на это внимания, то ли не понимал, что было наиболее вероятно.
– Я показывал ее лекарю в Лефоссе. Хорошему лекарю. Тот сказал, исцеления от такого нет. Можно лишь облегчение дать, если кровь пускать время от времени. Хотел я этому умнику самому кровь пустить, но пожалел, подумал, вдруг, и впрямь кого-то вылечит.
Пэйт же про себя поразился тому, насколько спокойно Эша переносила болезнь, будто и не беспокоилась тем, что где-то в груди у неё притаилась неведомая и неизлечимая хворь. Однако, когда Сингур рассказывал о сестрином недуге, балаганщик видел, как крепко девушка стискивает в кулаке висящую на шее свистульку. Старик заметил, Эша частенько так делала, то ли в пору отчаяния, то ли в пору глухого одиночества.
На девичьей груди свистулька смотрелась нелепо, едва ли не смешно. Когда балаганщик впервые увидел это "украшение" болтающимся на девичьей шее, он удивился - зачем? Сингур напомнил, мол, сестра немая, случись чего, даже на помощь позвать не сможет, окликнуть. Эша тогда смутилась и словно окаменела. А побелевшими пальцами стиснула свистульку. Она всегда цепенела, если брат с кем-то о ней говорил. Поэтому девушка старалась найти себе какое-нибудь занятие, чтобы как можно реже быть у спутников на глазах без дела.
Перетряхнув всё балаганное барахло, Эша
Словом, нежданные попутчики не доставляли балаганщику и его семейству хлопот. Сингур не чурался никакой работы, начиная с починки телеги и заканчивая чисткой балаганных лошадок. Эша старалась помочь Эгде и девочкам в любом деле, какое было ей по силам, но при этом всегда беспрекословно подчинялась брату. Пэйт видывал, конечно, невольников за свою жизнь, но даже среди рабов найти послушнее и покладистей сестры Сингура было, наверное, сложно.
Впрочем, постепенно вельды привыкли к попутчикам. А застенчивая до болезненной неуверенности Эша, даже начала потихоньку "разговаривать", объясняясь с близняшками и Гельтом жестами. Пару раз Пэйт видел, как она улыбается. Миловидная девушка, только странная, вся в себе. Будто огонь в ней живой едва теплится, не огонь даже, а так, уголек.
Балаганщик не приставал к спутникам с расспросами и Эгде с девчонками тоже строго-настрого наказал не лезть. Однако это не мешало Пэйту подмечать небезынтересные подробности. Например, однажды вечером, когда Сингур, раздевшись по пояс, умывался, вельд заметил у него на спине безобразный шрам. Шрам тянулся от затылка вдоль хребта и уходил под ремень штанов. Прежде старику не доводилось встречать такого странного увечья, он даже не представлял, как можно было получить такую рану.
Дурехи-близняшки Сингуров рубец увидели через пару дней, то-то уж замучились переглядываться и перешептываться.
– Деда, - вечером, тихонько спросил балаганщика Гельт.
– А ты видал, чего у него на спине?
И мальчишка стрельнул глазами в сторону повозки, в которой спали Сингур и Эша.
– Видал. Не нашего это ума дело, - оборвал внука старик.
– Мало ли что бывает.
* * *
На следующий день кибитки балагана выкатили на главный тракт, к придорожному улусу - месту, где из года в год на протяжении десятилетий становились лагерем торговые караваны. Пэйт был уверен, что здесь удастся найти попутчиков, с которыми можно будет в относительной безопасности миновать земли приграничья. При богатых торговых обозах всегда ехали оружные отряды, охранявшие странников и их добро в пути.
Так оно и вышло. За три серебряные монеты балаганщику удалось сговориться с купцами из Льесса, которые везли в Миль-Канас на продажу ткани и чеканную посуду. С ними был и десяток наемников, вооруженных до зубов. Хоть по уговору и тащились кибитки вельдов в хвосте обоза, однако все одно - под защитой.
Равнины давно сменились предгорьями и виды открывались такие, что захватывало дух. Здесь - среди желтых, как топленое масло, валунов буйно росла зелень, и текли кипучие вспененные ручейки, убегавшие и бесследно исчезавшие среди острых камней. Гнус пропал, как его не было, и воздух стал заметно жарче. Теперь уже путники обматывали головы палантинами, чтобы не пекло солнце и не обгорали лица.