Чёрный фимиам

Казакова Екатерина

Выставили нарядный задник, на котором близняшки еще года два тому искусно вышили лес и ступенчатые величественные храмы. Гельт заговорил, как мед лить начал:

"Сто на десять веков стоял Миаджан. И строились там преогромные храмы. И возводились гробницы. И говорили, будто уходили мертвецы из гробниц прямо в нижние царства смерти, туда, где тянулись каменные подземелья, в которые не было ходу живым, а только жрецам Шэдоку".

Пэйт исправно тряс куклами жрецов - с глазами в виде черных точек, с лысыми головами и в накидках цвета обожженной

глины.

"И входили в порты корабли с рабами. И везли людей из всех земель, ибо не было врагов у Миаджана, а были только слуги. И отбирали жрецы Шэдоку самых красивых дев..."

Тут пришел черед Пэйту потрясти крестовинами голых рабынь, что вызвало одобрительный свист и гул со стороны зрителей.

"И делали их баядерами в храмах, и танцевали они там неистовые танцы, призывая из земли древнюю страшную силу, вместить которую могли лишь невинные девушки..."

Гул и свист усилились, ибо рассказ подбирался к одному из самых любимых моментов.

"Брали жрецы баядер на алтарях Шэдоку, и в положенный срок рождались у тех дети невиданной силы. И девочки становились танцовщицами, а мальчиков, едва входили они в возраст мужчин, убивали..."

На этот случай, тоже любимый у публики, у Пэйта была припасена особая деревянная кукла в бурой рубахе. Под рубахой прятался рыбий пузырь, в который близняшки наливали воду, смешанную с красной глиной, когда подходила пора, один из "жрецов" ударял по пузырю и тот начинал сочиться жижей, похожей на кровь.

"Их подвешивали на крючья и пускали кровь. Знали жрецы Шэда, чем дольше уходит из тела жизнь, тем больше магии смогут они пожрать из своих жертв. Так, долго стоял Миаджан. И не было колдунов могущественнее, не было магии чернее, опаснее и безжалостнее. Но однажды не выдержала земля злодеяний. Говорили еще, будто одна из баядер не отдала в родах свою силу жрецу, не излила ее в плод, но выплеснула прочь. И зашаталась крепь. Рухнул старый храм, погребая под обломками служителей Шэда и их жертвы..."

Пэйт передал свои крестовины Гельту и щедро высыпал на кукол ведро камней. Зрители завыли от восторга.

"А потом задрожала земля, подалась и затрещала. Оседали в пыль великие храмы, словно глиняные, рассыпались алтари Шэдоку, падали, как щепки, деревья, а солнце на много дней закрыла серая хмарь. И уж после того пришла с моря огромная волна. Обрушилась она на уцелевшие города Миаджана и ушли те под воду вместе с руинами храмов и гробниц, вместе с рабскими рынками и пыточными, с домами и людьми. И текло море, покрывая собой все".

Старый балаганщик изобразил кончину Миаджана, сперва свирепо затопав, потом быстро заменив задник на новый - с вышитыми на нем руинами, а затем покрыв все это голубым отрезом ткани. Зеваки затаили дыхание.

"Десять на десять веков миновало с той поры. Нет больше Миаджана. Не осталось его храмов, исчезли его жрецы, а земли Раскола поросли деревьями. Но и по сей день не идут туда люди, хотя и болтают, будто много сокровищ таит в себе зеленая чаща.

Однако же, кто бы ни шел пытать туда удачу - исчезает навсегда... Лишь одно осталось от тех времен: женщины с особым даром, коих в Дальянии зовут Многоликими. И как прежде рожают они великих мужей. И из века в век крепнет магия, передаваясь от отца к сыну, от сына к брату. Оттого стоит Дальяния, во славу далера и Безликого брата его. И царят в наших землях покой и процветание".

Заканчивался спектакль непременно появлением красивой куколки в одеянии Многоликой, которая раскланивалась под свист и воодушевленный топот зрителей.

Алесса побежала с бубном мимо зевак. Монетки посыпали щедро. Балаган у Пэйта и впрямь был хорош, на загляденье. И вот, покуда меньшая из близняшек суетилась, собирая со зрителей монетки, довольный старик оглядывал сборище зевак. Тут-то взгляд Пэйта и запнулся о знакомое лицо, словно нога о камень.

Давешний странник стоял, сложив руки на груди, и задумчиво смотрел на балаганный помост. Девчонка его, по-прежнему замотанная в палантин, жалась рядом. Какая еще дурная сила их сюда привела? С Пэйта будто водой смыло вчерашнюю злобу. Стало вдруг не по себе. Да еще Эгда, дура старая, подошла и дергает за рукав, да глазищами косит в ту сторону, мол, гляди, гляди!

По-хорошему, позвать бы кого из меченосцев, чтобы схватили колдуна и волокли в Храм. Но меченосцев поблизости не было.

– Деда, деда, смотри, - зашептала Хлоя.

Тьфу ты, дуры ж! А то он не видит! Старик понадеялся, что колдун развернется и уйдет, но тот, напротив двинулся к балагану. Чего ему надо-то от них?

– Ну как?
– спокойно спросил мужчина, подойдя.
– Не передумал попутчиков брать?

У Пэйта немного отлегло от сердца. Все-таки говорил чужак спокойно, не злорадствовал, авось, обойдется все.

– Ты это... своей дорогой ступай, не то оружных позову...
– сказал балаганщик, стараясь, чтобы в голосе не сквозил страх.

– Так сильно боишься?
– хмыкнул незнакомец.
– Я же ничего дурного тебе не делал.

– А дорогу кто мне скривил?
– мигом вскипел старик.

Но чужак покачал головой:

– Ничего я не кривил. Дорогу ты сам выбрал. А ведь я предупреждал, что лучше моим путем до города ехать. Да ты не послушал.

Балаганщик зло подергал ус.

– Чего тебе надо? Что привязался? Иди, вон, к другому кому.

Мужчина усмехнулся:

– Зачем мне к другому?

– А ко мне зачем?
– Пэйт и впрямь не понимал. Да мало ли обозов в городе? К любому примкни и езжай, так нет же.

– С тобой одни бабы и мальчишка. Мне надо доехать до Миль-Канаса.

Старик не понял, какая между этим связь. Его собеседник, видимо, о том догадался и пояснил:

– У меня мало денег, у тебя нет крепкого мужика. Дорога неблизкая. Случиться может всякое. Вместе лучше, чем порознь.

– Не беру я попутчиков, - буркнул Пэйт.
– И в Миль-Канас мне не надо.